Все к лучшему (СИ)

Я лег на бетон и стал согреваться видениями скорого возвращения домой, просыпаясь от холода и придумывая все новые и сложные по конструкции горячие мурзилки. Мне хотелось исполнить свой солдатский долг со всеми женщинами одновременно, но взаимностью отвечала только одна Родина.

И то не туда.

Это была самая сексуальная ночь в моей жизни.

На «губе» я пробыл тогда всего семь суток, поскольку попал под всеобщую амнистию, приуроченную к очередной годовщине Великой Октябрьской интернационал-социалистической революции.

Но пять лет спустя, на гражданке, суток было уже пятнадцать. Достаточное время, чтобы подумать о своем месте на шконке этого мира.

Помогли немцы.

Трое их патриотов из города Камышин, где-то в Поволжье, никак не могли воссоединиться со своим историческим «фатерляндом». А очень хотели. Они колотились, где могли, составляли петиции, знакомились с другими такими же неуемными и даже писали, отморозки, историю немцев Поволжья.

Оно мне надо?

Где я? А где немцы?

Но я знал в Москве корреспондента газеты «Зюдойче цайтунг» и подвизался его с ними познакомить. А вдруг интервью поможет, когда о ребятах узнают там, в бундесе?

Это было душное время пожухлой травы и верующих атеистов, которые принимали, не спрашивая о ночлеге.

И приезжали, не договариваясь, за три недели. И легко сходились, слушая друг друга.

И вместе блуждали в тумане невысказанности и значимости полуночного словоблудия.

А потом приходило утро или человек в форме.

На пустынном перроне малорослого провинциального вокзала, тихого, как просветленные глаза умалишенного, за пять минут до прибытия московского поезда из ниоткуда возникли милиционеры и попросили показать документы.

Если к вам подходит орган правопорядка, значит вы его чем-то возбудили.

– Это не к добру, – вздохнула как-то уборщица тетя Маша, услышав по телевизору о падении индекса Доу Джонса на Нью-Йоркской бирже:

– Он у них падает и падает.

Старший наряда, почему-то майор и рыжий, положил мой паспорт к себе в карман и сказал заветное «пройдемте».

Ребята уехали от греха подальше, а я вскоре нашел себя в общей камере местного изолятора. Наутро, покатавшись в милицейском «бобике», мне показали казенную комнату с тревожными зелеными стенами, где тетка, назвавшаяся судьей, объявила приговор в пятнадцать суток за хулиганство.

Два неизвестных мужика-свидетеля что-то невнятно подтвердили, и я сел.

– Все свободны, – сказала судья.

– Может, ты и не виноват, – надзиратель вежливо открыл передо мной железную дверь. – Но у каждого своя работа.

С непривычки в камере мутно и даже страшновато, только поначалу – первые полчаса, пока тебя расспрашивают.

И непонятно, кто и зачем. Затем обнюхают и отойдут.

Каждому – свое.

Но свое – не каждому.

Меня подселили к двоим квартирантам. Один был тот еще гусь, а может и «утка». Но я не забивал себе голову ерундой.

Зачем размышлять о том, что непостижимо.

– Что ты думаешь о перевороте в Таиланде? – позвонил мне как-то приятель и почти обиделся, узнав, что я о нем ничего не думаю.

Первый мой попутчик был квартирным вором и охотно делился опытом, как и где надо обыскивать дома временно отсутствующих граждан. Попался он на женском алкоголизме.

Вместе с подругой они развесили объявления в многоэтажках о том, что, в связи с дезинфекцией подъездов, жильцов просят оставаться у себя с одиннадцати до часу. А у кого такой возможности нет, работа там и прочая суета, то достаточно выставить у двери трехлитровую банку. Спасибо.

Уже за первый день жатвы стеклотары набралось на целый склад. Дела пошли. И все было бы хорошо, но его гражданская жена на радостях загуляла. И в ходе их семейного междусобойчика соседи вызвали милицию. А те, поразившись обилию трехлитровых банок, нашли и кое-что из краденого.

Как писали в инструкции к импортным электрическим розеткам, «пальцы не совать». А если сунул, то не плачь. Доктор не поверит.

Подруга осталась один на один с личной жизнью, а его на время следствия прибрали, чтоб не сделал ноги.

А куда бежать?

Везде плохо, где люди есть…

В этих стенах, однако, временами бывало почти комфортно.

Подкатили и папиросы, и чифирь, и даже косяк травки.

– Жить можно, – как говорила тетя Циля из похоронного бюро города Бобруйска. – Работа есть – работа будет.

Она очень гордилась, что именно ей однажды довелось познакомить нового министра с образцами современных западных гробов для нужд нашего человека.

– У этого направления, безусловно, есть будущее, – согласился министр.

Второй мой квартирант, высокий и по-крестьянски костистый, делился с нами своими ходками за грабеж.

Красть и руководить он не умел, работать тоже, но когда кончались деньги, в основном на девок, выходил в ночное.

Его обвиняли в грабежах, хотя прохожие все отдавали сами.

Кто-то подсказал, что лучше жениться, чтобы было где жить.

Жить не получалось.

И тогда, в расстройстве, он как-то ударил тещу табуреткой по голове.

Все бы хорошо, но она приказала долго жить.