Все хорошо

– Излучатели на спутниках «Атлас» не работают, – продолжал я. – Зато там установлен вероятностный вариатор, который, как вам должно быть известно, к использованию запрещен категорически… Тагора, по-вашему, – тоже изобретение машины?

– Да. То есть не машины. Тагору придумал в сорок седьмом году Майкл Хиггинс. Машина воплотила его мысль.

– Понятно. Его можно поздравить: изобретение оказалось столь емким, что обрело самостоятельную жизнь.

– Род иллюзии. Надеюсь, это-то вы понимаете?

– Конечно. Но тогда откуда взялся вариатор?

– А при чем тут?..

– Вариатор доставлен с Тагоры. Якобы образец техники Странников.

– Все смешалось. Впрочем, так и должно быть. На определенном этапе накачки уже не удается проследить, откуда приходит та или иная иллюзия.

– Скажите, Бромберг, а с Пирсом вы сотрудничали когда-нибудь?

– Что значит – сотрудничал? Он ноолог, а я – историк науки. Конечно, я изучал его работы, его самого… Когда случилось несчастье в лаборатории, я как раз направлялся к нему.

– Несчастье какого рода произошло там?

– Взрывной импульс Тиффани. Вы знаете, что такое импульс Тиффани? Хотя что это я…

– У меня другие сведения.

– Ваши сведения неверны!

– Возможно… Вам не закрадывалась такая интересная мысль: все ложные объяснения всегда по касательной проходят рядом с истиной? Как бы дразня ее. Когда-то говорили, что вора тянет на место преступления…

– Это вы обо мне?

– Пока нет. Но вспомните: запрет на Машину объяснялся тем, что в недрах ее зародился новый нечеловеческий разум, новая цивилизация. Так?

– Да. Я сам придумал это объяснение. До сих пор горжусь им.

– А вам не кажется, что нечто подобное случилось на самом деле?

– Болезненный бред. В стиле Сикорски.

– Разум, получивший возможность расселяться по сознаниям тысяч миллионов людей, которые ни сном ни духом…

– Перестаньте!

– Пирс работал как раз над этим, не так ли? Может быть, машинный разум почувствовал в нем опасного противника, конкурента?..

– Да прекратите же!!! – Голос Бромберга взметнулся до визга, сорвался… Сам он, багровый, качнулся к экрану, лицо его вывалилось за пределы, остались только глаза и лоснящийся нос. Безумные, чуть косящие глаза. Потом они медленно мигнули… – Вы правы, Попов, – сказал Бромберг совсем иначе. – Я не сомневался, что вы догадаетесь обо всем. Владея таким объемом информации, мудрено не догадаться…

– Вы – Бромберг? – спросил я.

– Да. В определенной мере.

АЛЯ

Они сели на каком-то крошечном островке посреди пустого океана. Дом приземистый, вжатый в скалы… Наверное, зимой здесь штормы.

– Рудольф Сикорски, – представил Максим хозяина. – Александра Постышева, носитель ноограммы Стаса Попова.

– Вы это ощущаете? – спросил Сикорски, пожимая ей руку.

– Иногда.

– Крепитесь, девочка. Это бывает очень тяжело, особенно когда она начинает распадаться. Вот Максим побывал в таком положении…

– Он говорил. Но без подробностей.

– Те подробности такие, что лучше, о них не говорить. Главное, не позволяйте наезднику управлять вами. И знайте, что боль – ненадолго. День, два.

– Он будет исчезать…

– Да. Умирать в полном сознании. Цепляться за вас.

– Какой ужас…

– Ужас. Он симпатичный человек, он мне понравился. Что ты думаешь обо всем этом, Максим?

– Что он намерен делать, Экселенц?

– Он? Намерен? Это не те слова…

– Возможно, не те…

– Просто не те, Максим. Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Разве не видишь: я сдался? Я вдруг оказался человеком, который желал отстоять крепость – решительнее, чем другие, – но сам в рвении своем разрушил стены… И вот – все. Последний шаг противника. Он просто входит… он даже приходит ко мне. На чашку чая. Ко мне. Какая ирония.

– Он не противник, – сказала Аля.

– Не он. Не Попов. Противник – в Нем.

– Нет. Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь в чем-то главном.

– Нет, Александра. Не ошибаемся. Может быть, мы просто говорим о разных вещах…

– Где он? Вы знаете, где он? Догадываетесь?

– В сотне мест одновременно. Он прошел через вариатор… Вы знаете, что это такое?

– Да.

Аля повернулась и стала смотреть на океан.

Она никогда прежде не видела океана…

– Когда я все это узнал, я пытался почувствовать себя в шкуре Машины, – сказал за спиной Сикорски. – Не думаю, что можно вынести это сколько-нибудь долго. Я бы застрелился сразу.

– Ей пришлось очень долго выращивать руки, – сказал Максим. – И потом – может быть, для нее полвека – это сразу?

СТАС

Я летел в маленьком пестром флаере-жучке на север. Человек на экране – Бромберг, который не совсем Бромберг, а так… представитель… – говорил что-то, иногда убедительно, иногда просто умоляюще…

Кажется, я иногда даже отвечал ему.