Все, кого мы убили. Книга 1

– Я, друг мой, о том, что в лаборатории намечается, – Евграф Карлович говорил спокойно, передавая тревогу словами, а не тоном. – Всё одно к одному, как видишь. Дело это, как ты понимаешь, тёмное, и не от сего мира. Так что…

– А я так вижу, что не ошибся, – вздохнул Прозоровский. – Что до плясок, то я, как ты знаешь, к балам равнодушен. И дать нельзя – и не дать нельзя. Большой беды в том не вижу. А что до отъезда – прав я. Сгущается здесь нечто недоброе. И всё, как ты подметил, словно в одну воронку собирается. Тут как с дамбой: непонятно, когда и где прорыва ждать. Ясно, что скоро, ясно, что не избежать. Так подвергать опасностям семью я не желаю. Пусть едут скорее. А ты ступай отдыхать, можешь в греческом павильоне расположиться, там тебе оркестр не помеха.

Грянувшая вновь музыка помешала не только ему, но и мне – подслушивать дальше столь заинтриговавший меня разговор. Когда я вернулся в залу, то испугался скрежета собственных зубов: Анну кружил в своих объятиях негодяй Голуа. В роскошном бархатном фраке цвета хорошего бургонского он, источая яд застывшей на лице ухмылки, что-то нашёптывал ей, и она, вспыхнув, в недоумении отвечала, как сомнамбула глядя снизу вверх одними глазами в его ледяные зрачки. Мне казалось, она едва сдерживает слёзы, и я уже в гневе готов был вмешаться и испортить общее празднество, но тут музыка остановилась. Объявили мазурку.

Мне казалось, что и на сей раз княжна покинет бал хотя бы на время, чтобы привести в порядок расстроенные чувства, но от самых дверей она обернулась и решительно двинулась навстречу мне. Уж я не радовался этому свиданию, на которое она, казалось, шла лишь по воле долга, и даже предложил ей танцевать позже.

– Отчего же, Алексей Петрович, – чуть всхлипнув, сказала она. – Давайте веселиться!

Подходящий для любовных объяснений, танец этот вовсе не годился для иных речей. Тем не менее, именно такого сорта диалог произошёл между нами.

– Анна Александровна, – начал я, готовый произнести признание несмотря ни на что, но она прервала меня решительно:

– Сначала прошу вас выслушать меня. Вам угрожает опасность. Не знаю, какого рода, но она несомненна.

– Я знаю это. Ради вас я готов…

– Речь не обо мне, и даже не о дуэли, которую… я хочу чтобы вы знали… я не считаю ни героической, ни недостойной… не я являюсь причиной ваших бед, или, вернее, я являюсь лишь ширмой для истиной причины. Посему с моим… нашим отъездом опасность для вас только возрастёт. Я не хочу и не имею права посягать на ваши тайны, но убеждена, что вы не желаете зла нашей семье, и хотела бы, чтобы вы благополучно добрались до Святой Земли. Бог да в помощь вам.

Слёзы выступили у меня из глаз от такого её искреннего самоотрешения. Я едва не упал на колени, в попытке умолять её без остатка располагать всей моей жизнью. Лишь сознание того, как нелепо будет выглядеть моё искреннее чувство в глазах пустого света и из боязни скомпрометировать её, я оставил свой порыв.

– Если вы обещаете посетить ту землю тоже, клянусь вам остаться целым и невредимым! – браво воскликнул я, подавляя дрожание в горле громкостью речей.

Но она словно бы не слышала меня.

– Господин Голуа оказался необыкновенно любезен, намекнув о неприятностях для нашего семейства, как-то связанных с вами.

– Он так и сказал? – Глаза мои против воли искали в толпе этого человека.

– Не вполне так. Его намёк возможно истолковать двояко. Ему важно открыть, кто вы на самом деле. Тогда опасности нам не страшны, он отвратит их. Но я не стану вас пытать.

– Я тот, кто есть, и более никто! – порывисто воскликнул я, и в некотором затишье музыки, слова мои разнеслись шире, нежели того я хотел. – Я тот, для кого ваша жизнь и жизни ваших близких значат слишком много, я тот, кто не пощадит себя за вас. Просто верьте мне! А Голуа… я убью его, если он посмеет ещё только приблизиться к вам!

– И ничего тем не добьётесь. Он не один, и, возможно, даже не главнейший из всех. Впрочем, постараюсь не допускать его до себя, я не желаю кровопролития накануне отъезда. – Прекрасными бабочками порхнули её длинные ресницы, открыв на мгновенье многозначительный взгляд, и я словно жадно прильнул к благотворному источнику жизни. – Как и после. Знайте, я верю вам, сама не знаю, почему.

– Но отчего же отец ваш не примет мер?

– Он не доверяет полиции, зато слишком доверчив ко всяким проходимцам. Я не в силах убедить его. Он не поверяет близким свои дела, но оттого жизнь наша не делается покойнее.

Последние слова нам пришлось договаривать уже когда я отводил её к собранию дам, благосклонно принявших моё появление. Я приписал это моему нечаянному ореолу инкогнито, которое всегда так разжигает женское воображение. Моё же воображение ещё долго распалял умилительный взор княжны, сопровождавший чуть затянувшийся реверанс.