Все кончено

Врач. Не знали? (Усмехаясь, пожимает плечами.) Это было давно — еще до того, как мы обратились к Новому завету, или, скорее, к нашему толкованию Нового завета. Тогда за убийство полагалась смерть — быстрая, хоть, правда, и не благопристойная. Впрочем, что говорить о благопристойности, если потом людей стали сжигать живьем — и это считалось благопристойным. Мы все тогда были ветхозаветными евреями и все еще остаемся ими, нас двести миллионов, но считая детей, ибо мы все еще верим в то, чему уже давно не следуем… Да, быстрая смерть… если… если правосудие было к ним милосердно, ибо этим и отличаемся мы, служители медицины, от судей — мы не торопимся. Но я был с ними, при них; помогал им получить в последний раз то, что им хотелось. Я по своей воле приходил к ним, а они сидели поодиночке в камерах смертников; некоторые в последние недели обращались к богу, или отдавались во власть страха, или впадали в оцепенение. Некоторые, но не все…

Жена (снова о своем). Какой я была девочкой, когда он ко мне пришел.

Врач. Видите ли…

Жена. Видите ли? (С коротким смешком.) Никто не слушает.

Врач. Мне… восемьдесят шесть лет… а это, как заявил мне мой внук… или это был мой внучатый племянник? Я их всех путаю. (Доверительно.) Все они на одно лицо — и у всех длинные волосы, словно парики… так мне, признаться, кажется, хоть я и знаю, что это неверно… (не без вожделения)… длинные, красивые, до самых плеч… А на концах загибаются… светлые волосы… словно у рыцарей. Так вот, они как-то сказали… вернее, один из них сказал… (Негромко, но с ударением.) «Восемьдесят шесть! Значит, каюк!» Конечно, я знал, что это означает, но не подал виду, а только спросил, о чем это они. «Восемьдесят шесть — и каюк!» Разве я… И вдруг я понял. Я понял, что мне хочется прижаться к этим светлым волосам губами…

Сын (напряженно, настойчиво). Я вас не понимаю!

Врач. Я только продолжаю свою прежнюю мысль… Всех нас влечет… (улыбаясь краешком рта)… источник, в котором мы погибаем. Внезапно я возлюбил своих палачей… не буквально, конечно, но мне захотелось прижаться к ним… обнять их, ибо мы ищем тепла и даже любви тех, кто говорит нам, что мы должны умереть, что подошел наш срок.

Любовница (после паузы). А я верю, что надо убивать. В НЕКОТОРЫХ случаях, НЕКОТОРЫХ людей.

Жена. Ну, КОНЕЧНО, была бы теория, за практикой дело не станет.

Друг (спокойно, но с отвращением). В это НЕЛЬЗЯ верить.

Жена. Разве? А ты забыл про свою жену?

Друг (потрясен ее словами, однако отвечает мягко). Как ты можешь? Я ее не убивал.

Жена. Всего лишь… развелся с ней. Ведь не мы ее прикончили… нашим поздним… летним союзом. Были и другие. Наше взаимное сострадание тогда у озера… это не оно отшвырнуло неуравновешенную женщину, которая еще могла печь хлеб и принимать гостей, во мрак животного состояния. Нет, дорогой, то, что мы спали друг с другом, так это теперь называется, было бы еще ничего. Развод. Боязнь ОДИНОЧЕСТВА. Так что не говори МНЕ, что ты не признаешь убийства. Ты его признаешь. И я тоже. (Показывает на Любовницу.) И она. И высказывает это прямо.

Сын (не двигаясь). Я ХОЧУ ПОГОВОРИТЬ С НИМ.

Друг (Жене. Тихо, но напряженно). Ты же сама говорила, что она сумасшедшая. Вы все это говорили.

Жена (рассеянно, словно во сне). Разве? Возможно, я хотела сказать, что она близка к сумасшествию. (Загадочная улыбка.) Возможно, как и все остальные. (Сыну.) Так поговори с ним. Можешь начинать каждую свою фразу словами: «В первый и последний раз». И он по крайней мере не будет возражать. Впрочем, я бы не советовала. (Сухо.) Расплачешься. Чувств у тебя так немного, что не стоит их растрачивать.

Сын (матери, сдерживая бессильный гнев). Но он умирает.

Жена (печально, успокаивая, объясняя). Я ЗНАЮ.

Друг (говорит негромко, словно про себя). Ее болезнь прогрессировала, я ведь спрашивал. Конечно, буйное состояние было временным. (Жене.) Я ее видел два месяца назад.

Любовница (заметив, что Жена не слушает). Да?