Все кошки смертны, или Неодолимое желание

― А вам чего было надо, когда вы с Хариным ко мне вломились? ― парировал я. ― Объяснял ведь уже: девушка провела со мной одну ночь, да в таком темпе, что нам и поговорить было некогда. Ничего я про нее не знаю! А этот Козырьков вообще спрашивал такие глупости, будто мы с ней лет пять общее хозяйство вели. Где чего хранила, в каком банке деньги держала… Ну, вы все прям как дети! Мне-то откуда знать!

Врать в лицо начальнику уголовки оказалось так же легко, но еще более сладостно.

― Постой, постой! ― спохватился Мнишин. ― То ты говоришь ― ГРУ, то ФСБ. Что-то у тебя не сходится.

― Я говорю, «размахивал ксивой ФСБ», ― терпеливо разъяснил я. ― Потом узнал уже, ксива не настоящая была. Навел справки по своим каналам, и точно ― бывший полковник ГРУ.

Но подозрительность Мнишина все никак не хотела идти на спад.

― А что значит «видел полтора разочка»? Где еще с ним встречался?

Отлично! Мнишин заглотил закинутую наугад наживку. Так что можно попытаться прямо сейчас отработать еще и мое посещение «Капитанского». Единожды солгавши, кто тебе помеха?

― А вот сегодня без чего-то восемь, в этом самом банке, ― я дернул головой назад, в сторону пожара, — мы с ним в дверях разминулись, я и не понял толком: он или не он? Даже у девушек в банке спрашивал, не Козырьков ли фамилия клиента? Они сказали нет, фамилия другая. Или я обмишулился, или он опять под прикрытием работал. ― И для убедительности развел руками: ― Так что, если по-честному, больше чем на полразочка не тянет.

Но Мнишин, который, по всем расчетам, должен был наконец успокоиться и удовлетвориться, придвинулся ко мне всем туловищем и резко схватил за лацканы куртки.

― Так-так, ― зловеще протянул он. ― А знаешь ли ты, как мы про бомбу узнали, а?

― Откуда мне знать-то?! ― Я даже глаза постарался вытаращить.

― Неизвестный доброжелатель позвонил, сечешь? А мы ведь завтра и номерок телефончика знать будем, и место, откуда звонили, и, если надо, экспертизу голоса произведем.

― Грамотно, ― охотно согласился я. ― Находите владельца номера, сравниваете голос. А уж раскрутить его ― это вы сумеете, я вас знаю!

― Значит, это не ты? ― поинтересовался Мнишин, всем своим видом, тоном, выражением лица демонстрируя, что сильно подозревает обратное.

Я же не просто подозревал обратное, я знал наверняка. Поэтому выкатил ему самое оскорбленно-честное выражение лица из имеющихся у меня в запасе:

― Конечно я! Но ты же в курсе: признание уже теперь не совсем царица доказательств. Так что грабки убери. Проведи свои экспертизы, а потом такие вопросики задавай. Чай, при исполнении находишься.

Он ослабил хватку и даже слегка отодвинулся.

― Проведем, проведем экспертизки, и вопросики зададим… ― пробормотал он. ― Всему свое время.

И я понял: выкрутиться из цепких лап Мнишина полностью мне пока не удалось. При этом оказалось, и вопросы у него еще не все закончились.

― Теперь объясни, чего тебя в этот банк занесло? Аккурат сегодня вечером и как раз в одно время с ним?

Мы оба синхронно глянули на притулившийся в сторонке труп Бульбочки.

― У него бы спросить, да ведь не скажет теперь, — фальшиво вздохнул я. ― А у меня заранее запланировано было. Семейное серебришко в сейф упрятать. Последняя память все-таки. Я после того погрома, что вы у меня видели, чуть не до утра квартиру убирал, а ложечек бабушкиных нигде не было.

― Если в сейф прятал ― значит, нашлись все-таки? ― спросил Мнишин, отпуская мои лацканы. И в его усталом голосе я больше не слышал живого интереса к моей персоне. Что немудрено: в настоящий момент у начальника уголовного розыска полно было дел поважнее.

Вопрос выглядел риторическим, но я счел нужным на него ответить. Сказал с достоинством:

― Ложки нашлись. Но осадок остался.

27

В дореволюционном русском праве имелся такой вариант вердикта присяжных: «Невиновен, но оставить в сильном подозрении». Ну, точно про меня — с точки зрения правоохранительных органов в лице товарища Мнишина. И означало, что в каждом своем действии отныне надо быть предельно осторожным, продумывать последствия любого шага, любого слова. Все это я хорошо понимал. Но менять свои планы упрямо не желал. Собирался переть напролом, положась исключительно на авось. Ибо, как говорит Прокопчик, жизнь сложнее наших представлений о ней.