Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Да так, что, показалось, даже заплакал от нестерпимого отчаяния. Только в следующее мгновение с невероятным облегчением догадавшись, что три раздутые и перекошенные, словно в комнате смеха, карнавальные рожи ― отнюдь не подручные черта в каком-нибудь адском приемном покое. А всего лишь склоненные надо мной маловыразительные лица давешних инвалидов умственного труда, любителей семечек, дробятся и качаются в призме моих мокрых глаз. Сразу же вслед за этим я определил, что и глаза мои мокры вовсе не от слез, а просто сверху моросит мелкий противный дождик, холодными тонкими струйками стекая за шиворот.

Резко выпрямившись, я сел на земле и огляделся.

Психи отпрянули в разные стороны, словно вспугнутые галки, что-то неслышно за дождем пришепетывая: я видел лишь, как беззвучно открываются их рты, но звуков до меня никаких не доносилось. Судорожно дернув головой, я трудно сглотнул ― и словно пробки выхлопнулись из ушей.

Стало отчетливо слышно, как скрипит сырой песок под ногами улепетывающей прочь стайки любопытных умалишенных. А когда они скрылись за поворотом, в окрестностях остался один-единственный звук, не сразу, но все же в конце концов идентифицированный мною как собственное хриплое дыхание. Наконец запоздало схватившись руками за горло, я ощутил под ладонями мокрую кожу удавки и вновь едва не потерял сознание. Захлестнул секундный, в один сердечный такт, приступ тоски: меня все-таки задушили!

Но потом успокоился, дрожащими пальцами сумел сперва ослабить, а там и вовсе содрать с шеи петлю, сразу вслед за этим обнаружив причину своего чудесного спасения.

Это был обычный собачий поводок, достаточно толстый и прочный, чтобы удержать какого-нибудь стремящегося к течной сучке добермана. Его хватило бы с лихвой и для моего стремления к жизни, но к счастью, в районе узла запутался металлический карабин ― и помешал намеченной кем-то странгуляции.

Встав на неверные ноги, я в порыве гадливости, словно дохлую гадюку, отшвырнул несостоявшееся орудие моего убиения в кусты и осмотрелся.

Дождь неумолимо разглаживал следы на песке — словно раны зализывал, мысль о необходимости заниматься криминалистикой вызывала физическое отторжение организма: кружилась голова, саднило в глотке. Странное ощущение присутствовало в животе ― будто мой желудок туго, как простыню, выкрутили и выжали досуха.

И все-таки любопытство в конце концов пересилило даже отвращение.

Слегка пошатываясь, я доплелся до чуть не ставших мне надгробием кирпичных руин. Переборов новый приступ тошноты и головокружения, заглянул в роковой оконный проем, но в слабом свете дождливого дня ни черта там не разглядел. Лезть же внутрь снова меня не заставила бы уже никакая сила.

Тогда, прислонившись на всякий случай к стене, я постарался внимательней изучить внешнюю сторону дела, то бишь буйно разросшуюся у ног постройки зеленку. И довольно быстро определил, что местной буколике нанесен вполне ощутимый ущерб. Сквозь бурьян шла глубоко протоптанная просека, словно по ней совсем недавно бешено промчался кто-то очень большой и тяжелый.

Например, кузнец Вакула на черте.

Или частный сыщик Северин с убийцей на закорках.

Зацепившийся в удавке карабин позволил мне, хоть, правда, и в беспамятстве, но все же выскочить наружу. А там ― то ли любознательные шизики вовремя оказались поблизости, то ли убийца побоялся добивать меня на открытом пространстве. Пошарив глазами вокруг, я обнаружил висящий на ветке бузины поводок, снял его оттуда и сунул в карман куртки.

С трудом переставляя чугунные ноги, доплелся до административного корпуса. Окошки в нем оказались все захлопнуты. И входная дверь на замке. Я для порядка поколотил в нее носком ботинка.

С большой задержкой, словно звук преодолевал расстояние до Луны, распахнулась ближайшая от угла форточка. В нее высунулась морда давешнего небритого персонала, хмурая и заспанная. Персонал воздушно-капельным путем распространял вокруг себя отчетливый запах свежего перегара. На мой вопрос, где Ядов, морда недовольно просипела, что рабочий день закончился, доктор давно уехал домой, а шляться по медучреждению посторонним возбраняется ― на то есть распорядок.

Подавив нахлынувшее желание вытянуть по высунутой наружу роже собачьим поводком, я отправился восвояси.

По дороге домой слегка ныли не забывшие еще сырой бетонный пол бока да побаливало горло. Но руки держали руль вполне уверенно, и в целом можно было считать, что тело пришло в норму. Чего нельзя было сказать о моей бедной голове: лишенный на какой-то период притока кислорода мозг до сих пор не оправился от потрясения и плохо справлялся с текущими задачами. Ничем иным не объяснишь, что почти до самого въезда в родной двор он, бедняга, никак не мог толком сформулировать простейший, сам собой напрашивающийся вопрос. А когда наконец с грехом пополам сформулировал, то перед ответом на него окоченел в ступоре, словно вызванный к доске двоечник.

Итак. В нашем расследовании мы исходим из того, что убийца Шахова лишь пытался закосить под разгуливающую по городу сексуальную маньячку.