Все, кроме смерти

Пока новый градоначальник не выиграл в благотворительной лотерее познавательную поездку в Англию.

Он вернулся через две недели, “как денди лондонский одет”.

Глаза его были мутны, как воды Темзы. Карманы полны сувениров, честно вынесенных мимо портье из манчестерских, лондонских и ливерпульских гостиниц.

Прическа а ля Лорд Байрон. Ну, почти.

И трость с янтарным набалдашником.

Градоначальник вернулся настолько огорченным, что даже позабыл поцеловать в носик жену и четырех кисейных дочерей.

Он оглядел панораму Города на Реке с балкона управы, и только смог вымолвить с кислой миной: “М-да-с, милостивые государи… “

И все сразу поняли, что безнадежно отстали от времени и годятся только для выставки курьезов, где за деньги демонстрируют двухголовых младенцев в спирту и бородатых женщин в собственном соку.

Так начался прогресс.

Жители Города-на-Реке научились выговаривать три слова: Локомобиль. Фотография. Телеграф.

Первый локомобиль - страшно похожий на пыхтящего парового человека был выписан из Англии, он был столь же несуразен, разве что не человекоподобен и без шляпы. Он тянул за собой три вагончика и одну тележку мороженщика.

Ему пророчили большое будущее - но локомобиль так и остался в парке аттракционов катать по воскресениям барышень по кругу и гадить сажей их зефирные шляпки с лентами.

Осторожнее, барышни! Мы отправляемся! Колокол - звяк, коленчатые валы ходят ходуном, бьет свирепый пар, качаются кружевные зонтики.

Наступила Прекрасная Эпоха.

Семьи готовились за неделю. Благородные матери накручивали жидкие локоны на папильотки, честные отцы укладывали животы в клетчатые жилеты. Детей и собачек мыли в семи водах. Незамужнюю тетку, живущую из милости, на семейном совете решали с собой не брать, но потом все-таки жалели и брали.

С раннего утра семьи сидели на неудобных банкетках в фотографических салонах, чтобы мазурик в узких полосатых брючках спрятал бедовую голову под черную тряпку и грохнул планками аппарата, ослепив бедных обывателей вспышкой магния.

Через неделю семьи рассматривали художественные карточки на плотной бумаге. Нежные коричнево-белые тона, искусственные позы, застывшие лица, вытаращенные глаза и жесткие целлулоидные воротнички. И тетка некстати оскалилась справа. Зря все-таки пожалели и взяли. Фотографическую карточку, как наказанную, сажали под замок тяжелого бархатного фамильного альбома и показывали воскресным гостям, когда разговаривать было уже не о чем.

Полицейские переглянулись и переманили фотографов из тесных ателье под коричневые потолки жандармских отделений.

Вспышка.

Фас. Профиль.

Фас. Профиль.

Фас. Профиль.

Имя. Статья. Папка. Номер дела.

Аляповато отпечатанная листовка “Разыскивается”

Выцветает на летнем солнце.

А с телеграфом вышло еще проще. Всклокоченный влюбленный врывается в крутящиеся дверцы главпочтамта. Галстук набок, рубашка застегнута через пуговицу вкривь и вкось.

“Барышня! Отбейте!”

И телеграфная барышня, потряхивая кудряшками перманента, прилежно отстукивает (спасибо Морзе):

“Женюсь Тчк Стреляюсь Тчк.

В отдаленном сиреневом городке затянутая в корсет нимфа тысячу раз целует наклеенные строчки.

И отбивает в ответ:

“Твоя Тчк Жду Тчк Так”

Только на свадебной церемонии выясняется, что жених не тот и невеста не та - и она в белом тюле падает на руки папаше, а он курит одну за одной, думая, что за черт дернул его войти в здание главпочтамта. Осенняя астра погибает в бутоньерке. Свадебный торт разваливается под дождем на столе, накрытом в саду.

Годы идут. Каждый день нам приносят новую газету, иллюстрированные журналы для филателистов, котовладельцев, холостяков и маленьких девочек, рекламные вывески облепляют вычурные барочные фасады, баллон устаревших век назад братьев Монгольфье паря над городом обещает жителям “горячие бутерброды от Оливье за умеренные цены”.

Слова “Прекрасная Эпоха” появляются везде: на фирменных дамских лифах и аптечных пузырьках, на детских бутылочках и зеркальных куполах каруселей.

На бульварах пахнет жасмином и жареными каштанами.

Мальчишка скачет через ступеньку, размахивая бидоном, в кармане перешитых отцовских штанов треплется мелочь, впереди - очередь в керосиновую лавку и долгий летний день.

Дама в голубом шифоне трогает пухлым пальчиком ручку фонографа и трепетным сопрано произносит в неприятный черный раструб бессмертную фразу: “У Мэри был барашек. Маленький барашек был у Мэри”. И через несколько мгновений злокачественный аппарат повторяет эту нехитрую фразу с таким кошмарным шипением, кашлем и карканьем, что бедная дама три дня мучается мигренью и наотрез отказывается петь перед гостями.

В гастрономических магазинах на Ключевой улице начали продавать новомодные консервы - тяжеленные банки, которые приходилось открывать прямо за прилавком при помощи жуткого механизма, помеси гильотины, штопора и коловорота. Покупатели кидались на новинку и благоговейно тыкали вилками в содержимое монументальных банок - изредка вылавливая из несъедобного желе нечто похожее на плоскую сардинку без головы.