Все лорды Камелота

Моргана обвела нас вокруг пальца, как детей. Теперь придётся идти в обход. Это если сегодня воскресенье, то у Камелота окажемся только в среду. А в четверг мы все дружною толпой уже должны стоять у Круглого Стола с пергаментами в руках. Теперь, когда Мордред займёт Камелот, полагаю, с этим могут возникнуть трудности. Хорошо было бы переправить на тот берег хотя бы тысячи три-четыре воинов, чтобы задержать продвижение врага арьергардным боем. Да вот беда, после вчерашнего налёта Борса на гавань мы можем разве что попробовать перебежать залив по соломе, как шаолиньские монахи.

– Ну, один корабль, положим, есть, – глядя вдаль, урезонил меня Рейнар. – Вон, парус на горизонте. Приближается к гавани.

– Один корабль не слишком исправит наше положение. Хотя, – я пожал плечами, – пошли, посмотрим, кого там принесло попутным ветром. Делать-то всё равно нечего, в поход выступаем только к полудню.

В нижней крепости толпился народ, встречая судно, входящее в гавань. Судя по флагу, оно было константинопольским. Судя же по корабельной архитектуре, куда более северной постройки. Появление в здешних водах купца из столь отдалённой страны уже само по себе было случаем нечастым. Сейчас же толпа зевак заполняла весь берег, надеясь разжиться заморскими диковинами, послушать завиральные морские байки, да и просто поглядеть на чужаков, поохать над их нелепо длинными парадными одеяниями из невероятно дорогих тканей и эдак небрежно узнать, как дела в далёкой Империи, которую многие из собравшихся здесь лордов, невзирая на весь британский патриотизм, втайне считали своей прародиной. Их нисколько не смущала та сущая мелочь, что Византия была лишь обломком Римской Империи, почти таким же, как и Альбион. В их головах Константинополь находился если и не на берегу Тибра, то уж, во всяком случае, не далее дневного перехода от него.

Войдя в гавань, корабль бросил посреди неё два каменных якоря и спустил на воду маленькую разъездную шлюпку, способную вместить не более трёх-четырёх человек. Разумная предосторожность. Из-за затонувших кораблей и обгоревших устоев пирса стоянка у берега была весьма небезопасна. Мы с Лисом, немного потолкавшись среди зевак и убедившись, что от пришедшего византийца особой пользы быть не может, направились в лагерь, чтобы проконтролировать подготовку к очередному походу и пообщаться со святым, всё ещё приходившим в чувство после вчерашнего взрыва. Он был немногословен и на все наши заверения о гуманном применении метода отвечал односложно, печально вздыхая и отводя глаза. Едва успели мы дойти до холма с пятёркой ясеней у вершины, как нас догнал Кархейн, запыхавшийся от быстрого бега.

– Милорд Торвальд, там вам… это… ну, в общем, привезли.

– Что привезли? – переспросил я, кладя ему руку на плечо.

Мне искренне импонировал этот молодой человек, в котором я воочию видел новый росток истинного рыцарства и в чьей отваге лишь вчера имел возможность лишний раз убедиться во время смертоносной дуэли под стенами Кордуэла. Однако он, похоже, в моём присутствии продолжал робеть, словно чувствуя себя виноватым за бунт в бастиде и тренировку Годвина в Кэрфортине.

– Толком говори!

– Там вам подарок от императора Константинополя, – отчего-то заливаясь краской, пробормотал рыцарь.

– Какой подарок? Почему от императора? – тряся головой, переспросил я.

– Не знаю, – пристыженно выдавил Кархейн. – Возможно, это награда за какой-то ваш подвиг.

– Точно, – поспешил вставить Лис. – Помнишь, когда вы с братцем Илаем под Киевом медовухи облились, а потом сдуру на византийскую когорту наехали…

– Лис! – гневно оборвал его я.

– Вон, вон несут, – радостно крикнул молодой рыцарь, указывая на полуразваленную воротную башню нижней крепости.

Наш молодой друг не обманывал. От башни, подвергшейся вчера яростному натиску королей Богарта и Бана, к нам направлялась процессия, окружённая толпой любопытствующих, точно корабль косяком рыбы, ждущей, когда кок вывернет за борт бак с объедками. Посреди нескольких десятков рослых воинов, так же мало напоминающих византийцев, как я вождя зулусов, на плечах нумибийских невольников в нашу сторону двигался богатый паланкин, обшитый сотнями колокольчиков и бубенцов и оттого переливчато звеневший при каждом шаге носильщиков.

– Ничего не понимаю, – озадаченно проговорил я. Между тем «византийская» стража церемониальным маршем дошла до ограды моего лагеря и, пропустив паланкин в ворота, сомкнула свой ряд по ту сторону частокола, отсекая толпу от моего драгоценного подарка.

– Вижу ли я перед собой отважнейшего из отважных, мудрейшего из мудрых сэра Торвальда, именуемого в советах храбрых Пламенным Мечом?

– Почем нам знать, что ты видишь, чего не видишь, – пробормотал за моей спиной Лис. – Может, у тебя вообще косоглазие.

– Моё имя Торвальд аб Бьерн, – поклонился я незнакомцу, изъяснявшемуся на вполне правильной латыни, хотя и с заметным северным акцентом.