Всё меняется даже в Англии

— Голливуд есть Голливуд, — сказал мне однажды писатель с мировым именем. — Никто не ждет от него правды.

— Но ваше имя… — заикнулся было я. — Разве вам безразлично, что оно украсит киностряпню, в которой не останется и следа от первоначального замысла, больше того, в которой ваш замысел, возможно, окажется извращенным?

— Ерунда, — отмахнулся собеседник. — Каждый поймет, что я пошел на это исключительно ради денег. Поймет и скажет себе: я бы поступил точно так же.

Такой взгляд вполне устраивает заправил Голливуда.

Получал из Голливуда предложения об экранизации таких своих романов, как «Дипломат», «Охотник», и Джеймс Олдридж; разумеется, предполагалось, что автор не сможет повлиять на содержание фильма. Но как ни нуждается Олдридж в деньгах, он отвечал отказом. И не мог иначе.

Нет ничего удивительного, что писателю такого склада живется на Западе нелегко. Те, от кого зависят реклама, тиражи, гонорары — словом, участь писателя, предпочитают литераторов другого сорта — покладистых и беспринципных. Жизнь строптивого писателя превращается в каждодневную борьбу — трудную и изнурительную.

* * *

Многим советским литераторам, побывавшим в Англии, знакома старая квартира Олдриджа в доме № 23 на Куинсгейт террас; она находилась на пятом этаже, а лифта в доме не было. Несчетное число раз поднимались по этой крутой лестнице Джеймс и его жена Дина; особенно доставалось Джеймсу, когда сыновья — Уильям и Томас — были еще маленькими и их приходилось выносить на прогулку; нелегко приходилось и Дине, когда она возвращалась домой с покупками. Не было бы счастья, да несчастье помогло: как это теперь часто случается в Лондоне, домовладелец аннулировал контракт и предложил очистить квартиру, собираясь содрать побольше с новых жильцов. Олдриджи мобилизовали все ресурсы, влезли в долги и купили домик в рабочем районе Баттерси, на южном берегу Темзы.

Я побывал в их новом жилище. Улица, где они сейчас живут, состоит из однотипных кирпичных домиков, построенных еще в Викторианскую эпоху и предназначавшихся для «мастеровых», то есть для квалифицированных рабочих. Снаружи домик Олдриджей, прокопченный «смогом», выглядит довольно мрачно, но жить в нем удобно и уютно. Джеймс многое оборудовал внутри собственными руками — от книжных полок до всевозможных кухонных приспособлений. У него золотые руки: они умеют сколотить письменный стол и построить лодку, смастерить хитроумный силок для птиц и детскую игрушку, управлять парусом яхты и штурвалом самолета. А какими нежными становились эти большие мужские руки, когда он купал маленького Томми! Удивительные руки…

В доме царит Дина, похожая на принцессу со стенной росписи в гробнице какого-нибудь фараона. Годы и невзгоды проходят, не оставляя следа на ее прекрасном смуглом лице, — на первый взгляд кажется, что добрую половину его занимают огромные, черные как сама ночь, бездонные глаза. Джеймс шутит, что у египтянки Дины больше английских национальных черт, чем у него; в самом деле, он совершенно равнодушен ко многим условностям английской жизни, и Дине поневоле приходится исполнять функции семейного церемониймейстера. В свободное время она берет уроки русского языка и уже довольно бойко говорит по-русски. Ее страсть — русский классический балет, и, когда Олдриджи бывают в Москве, они не пропускают в Большом театре ни одного балета. Очутившись с мужем в Советском Союзе к концу войны, Дина написала книгу о советском балете. Рукопись была возвращена издательством с курьезной мотивировкой: она, видите ли, давала «слишком хорошую картину» советского балета (в то время он еще не получил на Западе всеобщего признания).

Погруженная в домашние заботы, Дина железной рукой управляет обоими сыновьями — развитым не по годам Уильямом и сорванцом Томасом, а также лохматым песиком по кличке Матрос. Только немногие друзья знают, как велика ее заслуга в том, что Джеймс Олдридж имеет возможность создавать свои книги. «Мое счастье, — говорит она, — чтобы Джимми писал — и писал, что хочет».

* * *

Еще при первой встрече я говорил Олдриджу, что ему следовало бы отдохнуть с семьей у Черного моря. Я сказал ему: «Увидишь, ты будешь сидеть на пляже где-нибудь в Крыму или на Кавказе и обнаружишь, что справа от тебя — твой читатель и слева — твой читатель». Не стану скрывать — он взглянул на меня с холодком и выразительно хмыкнул. Писатели левого направления в Англии не избалованы изданиями и тиражами, и он мне просто не поверил. Русский человек на его месте сказал бы: «Ну, братец, это уж ты заливаешь». Олдридж в достаточной степени англичанин, чтобы не позволить себе такой вольности, но его недоверчивый взгляд и неопределенное междометие были очень выразительны.