Все могу

Ольга, с годами помудревшая, решила, хоть и с тоской, что кесарю кесарево, определить младшего в спортивную секцию, и, как стало ясно позже, вовсе не прогадала. Степан к двум своим детям относился одинаково, но в душе выделял Пашеньку, с годами все больше похожего на него, и часто жалел. Сожаление это относилось и к Боре, горевал Степан Кузьмич, что ни один из сыновей не интересуется его рационализаторскими и изобретальскими делами, хотя кувшинчики, чашечки, фигурки кошек и собак мальчики раздаривали на дни рождения своим друзьям регулярно.

Как доставались Паше богатые плоды Бориных талантов, так досталась ему и его первая девушка. Она, хоть и имела весьма звучную и благородную фамилию Клоницкая, сама благородством не отличалась. Придя однажды к Боре, взаперти проведя с ним полчаса, она постучала и к Павлику. «Хочешь?» – и одновременно наклонила вниз голову, сощурила глаза, оттопырила нижнюю губу и поиграла школьной форменной юбкой. Паша не так чтобы хотел, больше боялся, но отказываться не стал. А она, честно отрабатывая обещанные Борей модные ажурные колготки с люрексом, уже стаскивала с тринадцатилетнего Паши брюки. Возрастное преимущество партнерши сковывало Пашу, обалдело следил он за ее точными, как физзарядка, движениями, и абсолютно не понимал, что делать дальше. Его любовный дебют не удался. Получив заранее припасенную текстильную компенсацию, довольная Клоницкая ушла домой и весь вечер подругам рассказывала в деталях свой поход к братьям и голосисто, до слез смеялась, заходясь в хохоте всем телом. Стоит ли говорить, что этот издевательский смех целиком адресован был Паше.

Позже захотелось Павлику свою девушку, с ухаживаниями, с подъездными стояниями и игривыми отказами. Собственно, ухаживать он не умел, не знал азбуки нежной лести и, когда надо, настойчивого наступления. Но знал, что уже давно приглядывалась к нему рыжая некрасивая Анжела. На физкультуре специально кинул Паша в нее мяч, девушка не обиделась. Так завязался роман.

Объективно оценить одноклассниц можно было только на физкультуре, когда синие мешковатые костюмы оставались в раздевалке, а молодые тела обтягивали тонкие спортивные футболки и штаны. К известным характеристикам «худая – толстая» добавлялись и более значимые: большая попа, маленькая грудь, кривые ноги, острые коленки. По той моде считалось, что иметь острые коленки такое же несчастье, как ходить на кривых ногах. Вечные ценности груди и попы не комментировались.

Анжела была никакая. Одновременно не худая и не толстая, с грудью и без нее, с попой и ее отсутствием, с ровными, но все же некрасивыми ногами. Единственным Анжелиным козырем были волосы – густая рыжая грива, кудрявая и будто местами попачканная более темными, чем основной цвет, ржавыми въединами. Пашу тянуло только к Анжелиной голове, причем ее лицо привлекало меньше, чем канат косы. Паша вел себя канонически. Провожал Анжелу из школы, звонил вечерами, когда разрешалось – гулял с ней. Незаметно Анжела похорошела. Распустила косу в огромную метлу хвоста, укоротила юбку и надела обтягивающую кофту. Метаморфоза пришлась Паше по душе. Он дольше гулял с ней, предпочитая места безлюдные и романтические, пару раз клал руки на ее колени и, не получив решительного отпора, двинулся выше.

В тот день Боря поехал в университет только к обеду, поэтому квартира была свободна часа на три точно. Анжела осмотрелась, поглазев во все комнаты, кроме папиного кабинета, выбрала родительскую спальню. Огромная кровать, прикрытая пышным бежевым, как зефирина, покрывалом, привлекла девушку больше, чем спортивные награды ее друга. Родительское ложе смущало Пашу, но протестовать он не осмелился. Второй раз стер всю робость, и Анжела представляла собой ту дичь, на которой не должно случиться осечки. Когда свет был выключен, окна зашторены, дверь заперта, дернута, проверена, одежда тряпочным холмом покоилась на полу, а Анжела то отползала, то приближалась к Паше, должно было случиться самое главное в их первой взрослой жизни. Но Паша вдруг как-то по-девичьи брезгливо вскрикнул, повернулся на коридорный свет и обнаружил кровь на своих пальцах. Анжела уже плакала, стыдливо пытаясь прикрыть одной ладошкой все тело. На зефирном покрывале бурело пятно большого невиданного материка – девичья неустоявшаяся физиология не пускала их во взрослую жизнь.