Все мои чувства к Ней

Она выглядит мягче, живее, меньше привычной бледности, она более оживлена, но вместе с тем чуть уставшими движениями перебирает страницы. Считаю, сколько страниц она положит в брошюровщик, чтобы резким движением пронзить стопку бумаги. Она всегда делает это резко, с нажимом, кровь приливает к лицу, руки держатся за рукоятку с силой, манжеты рукавов она с дерганием поднимает выше, ворот рубашки двигается по линии шеи. Я знаю эти движения наизусть, я могу спросить, нужна ли помощь, услышать, «нет», как всегда, но это уже 4 фразы, прибавить их к 15 утренним, и еще 6 вечерним, а если повезет, то и рабочие вопросы позволят поговорить. Телефонный звонок обрывает идиллию, и она бледнеет. Все начинает рушиться, как при землетрясении. Ее руки стараются машинально повторять механические движения, но не слушаются, бумага летит, Она не ответит на мой вопрос. Она вышла, потом снова резко вошла. Во взгляде абсолютная потерянность. Руки Ее дрожат, и голос. Я слышу ее слова, но они проходят сквозь меня, отбиваются где-то от сердца и снова разлетаются по комнате. Скорая, живот, дочь.

Я ловлю обрывки минут, пока она судорожно хватает сумку и плащ. Я пытаюсь растянуть эти минуты и снова беспомощно спрашиваю, чем помочь. Разум включается только для того, чтобы действительно сделать что-то для Нее. И потом снова поговорить с Ней, посмотреть на Нее, выкупить себе Ее время даже этими бумажками. Я прикасаюсь к стопке листов, которые только что были в Ее руках, я понимаю, что план быть полезным провален, но я могу почувствовать тепло Ее пальцев на бесчувственной равнодушной бумаге, и совсем не важно, что там написано, и в каком порядке. Я не смог разобраться и с десятком страниц, хотя она делает по несколько таких толстых брошюр за день. Как она сумела их укротить? Что еще Ей подвластно?

Ваза с конфетами

Предсказуемо не увидеть ее на следующий день. От отчаяния меня спасли несколько смс вечером о состоянии здоровья ребенка. Я желал Ее дочери здоровья, потому что я не хотел расставаться с Ней снова. Всего через день Она вернулась. Красивая. Волосы были убраны, но пряди выбивались. Платье бесформенное, но в нем было видно, насколько Она стройна, даже с худобой. Свободный крой платья заставлял Ее лететь, именно лететь от своего стола в соседнюю комнату со стойкой для встречи клиентов. Секретаря не было, и Она, как Ей и было свойственно, помогала ее заменить. Мне кажется, что Она говорила, провожала гостей, отвечала на звонки, разносила документы лучше, чем сто любых других секретарей, но я не подписывался на то, что Она подолгу сидит за стеной, хоть и за моей спиной. Я быстро адаптировался к тому, что с каждым телефонным звонком она встает и мчится туда, к стойке, и я теряюсь где-то между складок подола ее платья. И я больше курю. Сегодня чаще, чем обычно. 10 сигарет дают мне 20 взглядов на нее при ходьбе в обе стороны. Пару раз я оставлял карту от входа, чтобы дверь открыла она, я с удивлением обнаружил, насколько сладкая карамель на секретарской стойке, и где-то на пути к своему рабочему месту грянул гром, земная твердь разверзнулась, я потерял управление своим внутренним автомобилем и, пролетая над пропастью, я произнес это губами — “Ты красивая”. Что было красивого я не понимал, но эта перемена во внешности и эта новая обстановка, все это так взволновало и обнаглело меня. Все эти расчеты, внутренние фильтры, проверки неожиданно для меня самого дали сбой и я сделал, что сделал. Она даже не поняла, может, и не расслышала, настолько невнятно это получилось. Но разве это важно? Где-то в воздухе остались мои слова, они будут, как маленькая булавочка, которую вставляют в волосы, чтобы закончить образ. Без нее можно обойтись, но с ней еще красивее.

Лифт

Она уходит, а я остаюсь. Редко такое бывает, это раздражает. Вот Она уйдет, не будет дышать тем же воздухом, что и я, а будет дышать каким-то другим. А вдруг он нравится Ей больше? Есть надежда, что нет. Когда звонит муж, даже при приветливой беседе Она напряжена. Обычно такого с Ней не бывает даже в минуты аврала на работе. Наш профессор Отто любит спросить Ее о муже, они, оказывается, знакомы давно. Рассказывает о нем порой дольше, чем сам Отто хотел бы услышать. Неужели нет больше тем?