Все мои лица

Я туда. Стучу в калитку. Без толку. Не слышат хозяева. Заборчик из тонких штакетин – перелезу. Собаки вроде нет, не гавкает.

Стукнула в окошко. Зашебаршилось внутри, тень проскользнула. Дверь скрипнула.

– Хто? – голос старческий, бесполый, не поймешь: баба или мужик говорит.

– Дед Пихто, – отвечаю, и в избу ввинчиваюсь, от меня не отвяжешься.

В прихожке или в сенях, мне, знаете ли, не до рассуждений, дедок – лампочка горит, теперь видно. Старый, ну не знаю, лет семьдесят пять, может и восемьдесят, опять же, мне не до… Тот возраст, когда уже мало что половую принадлежность выдаёт. Такой, самый обычный дедок: чуть ссутуленный, плешивый, плохо выбритый, ветошью пахнет, лицо морщенное, как печёное яблоко. Тьфу, провались, опять яблоки!

– Дед, – говорю, – у тебя телефон есть? Мне позвонить, срочно.

Тот хмыкнул и дулю мне в нос суёт. Ну, все ж учёные стали: насмотрелись про мошенников – дождись теперь от пенсионера помощи.

– Дедушка, меня Леной звать, – сбавляю обороты, – я не собираюсь у тебя телефон воровать, и деньги не сворую, и продавать тебе ничего не стану. Мне в полицию позвонить.

– Это зачем?

– Зачем? Тут у вас в деревне шпионское гнездо. Ты телевизор смотришь? Про терракты, что засланцы, натовские вскормыши, нам готовят, слыхал? Вот у вас там, на отшибе кто живет? – машу неопределённо рукой.

– Хто?

Я пока говорю, на деда надвигаюсь, мы с ним уже в комнату протанцевали, к телевизору поближе. А там, на экране, вечные новости, и как раз что-то взорвалось, уж не знаю, где: в Сирии, в Бейруте, на Украине…

– Вот! – в экран тычу. – Видите, что творят?!

– Што?

– Телефон давайте. Я на задании.

Дед из кармана портков телефон выцепил, мне подает:

– Звони-кось.

Набираю Байбаковский номер. Двух гудков не прошло, отвечает:

– Да!

Голос взвинченный.

– Глеб, это я, Лена, – и примолкла, сейчас, думаю, всех собак на меня спустит: ушла неизвестно куда и пропала, а он тут…

Ничуть не бывало. Спрашивает, вроде бы даже подуспоковшись:

– Ну и где ты?

Раз я звоню, значит жива, можно расслабиться. Нет уж, этой радости я тебе не доставлю.

– Меня похитил Носорогов. И с ним ещё какая-то профурсетка, мышь белая. На рассвете меня казнят через повешение.

На том конце хрюкнуло:

– И что, тебе дали право на последний звонок?

Он ещё шутки шутит. Вот тут я разозлилась. И заорала:

– Дурак ты, Байбаков! Мне Верка, Рустамова дочка, позвонила, у них там полный караул: отец в реанимации, его, между прочим, этот же гадёныш порезал, Мамлякат у него в больнице сидит, у мелкого температура, а девчонка одна дома. Я понеслась. А тут эти. По башке треснули и увезли куда-то…– торможу: «Правда, а куда? Я где?»

А Байбаков спокойно так говорит:

– Я знаю. С Веркой я разобрался. Там всё в порядке.

Отупело булькаю:

– Откуда ты узнал?

– Девочка на твой телефон звонила. Ты же не доехала.

Ох, я ж и дура! Кретинка! Конечно, Верка звонила и звонила, пока Глеб не пришёл домой и не снял трубку.

– Ты где находишься? – спрашивает Байбаков

– Дед, а мы где? Это что за место? – спрашиваю я.

– Дак, Жадилово.

– А до города далеко?

– Дак, кило̀метров восемьдесят. Ко мне дочушка-то по выходным ездиит. С городу.

– Жадилово! – радостно ору в трубку. – Восемьдесят километров! Приезжай. Я тут у… Вас как зовут? И номер дома какой?

– Игнат Поликарпыч меня зовут. Фефелов. А дом пятый.

– Слышал, Байбаков? Дом пять, Фефелов! Давай, жми. Они на рассвете обещали вернуться.

Час-полтора надо, чтоб добраться. Это если в машину прыгнуть. А если группу захвата собирать? Чёрных человечков? Это я не знаю. Да и дадут ли? Может бумаги всякие надо подавать. Есть у Байбакова нужные бумаги? Откуда я знаю.

***

– Игнат Поликарпыч, давайте чаю попьём, – заискивающе улыбаясь, говорю.

Только сейчас я осознала, что сутки ничего не ела – пару-тройку глотков воды из ведра, и все. Раньше не до того было, а теперь живот очнулся и заурчал: «Кор-р-рми!»

Игнат Поликарпыч, видимо, дотумкав, что попал в дела «сурьёзные», о каких и порассказать потом будет чего, как-то весь подобрался, выправился и бодро посеменил на кухонку. Завозился там, забренчал чем-то.

Я осталась в комнатных сумерках. Скудный свет от лампочки из прихожки, да сполохи от телика – вот и всё освещение. Из мрака мне навстречу шагнула девушка – отражение в высоком зеркале старого трюмо. Подхожу поближе: чумазое осунувшееся лицо, перепутанная соломка во все стороны над бледным лбом. Настоящее лицо. Не придуманное, не нарисованное. Мое. Заглядываю в глаза, как в окна.

– Привет, – говорю той, что живёт позади моих глаз. – Мы справились, да? Мы живы?

– А то ж, – отвечает она, – у нас есть дела поважнее, чем смерть: Африка, её будущий ребенок, Байбаков…

– А Байбаков тут при чем?

Пожимает виртуальными плечами:

– Сама знаешь.

– Чево там стала? – раздается из кухни. – Сюда подь. Сидай.

Я просочилась в узкий лаз между холодильником и столом, поёрзала на табуретке, привалясь спиной к белой холодной дверце. Дедок что-то помешивал на большой чугунной сковороде, водруженной на электроплитку, рядом косноязычно бормотал электрочайник.