Все мои Надежды и Мечты (ЛП)

— А что ты загадала? — спросил он. — Скажи мне, пожалуйста…

— Не поверишь! То же, что и ты!

Удивительно, но у меня получилось не разрыдаться.

Лишь только дома, когда мы разошлись по своим комнатам и я уселась на кровать, то позволила слезам хлынуть горячим и неудержимым потоком. Лицо я закопала в подушку, чтобы звуки моего горя не вынудили Азриэля пойти и посмотреть, что стало его причиной. И даже когда слез уже не осталось, то я все равно продолжила так лежать — вплоть до того часа, когда солнце, выкатившееся из-за горизонта, не затмило своим светом все звезды до последней.

Правильнее всего было бы дистанцироваться от Аза, чтобы мутить себе же душу дальше — ровно до той поры, пока мои чувства не остыли бы. Но я делала с точностью до наоборот, будто желая надоесть ему и навсегда лишить себя надежды на то, что мои бесстыжие мечты когда-либо осуществятся: я ходила за ним по пятам, повисая на его руке, как змея на дереве. Я пробиралась к нему на занятия, всегда подсаживалась к нему во время школьных завтраков и обедов, терпеливо ждала его с тренировок после занятий, шла с ним до дома, валялась на его кровати, и допоздна торчала в его комнате, делая уроки, пока мама не гнала меня спать, ссылаясь на поздний час. Я даже укоротила волосы, потому что, как вы помните, поняла, что короткие прически ему нравились больше длинных.

Представляю, как я его раздражала — у меня самой не хватало на себя зла. Однако Аз не сделал мне ни одного замечания, терпеливо вынося мою внезапную прилипчивость. Наверное, мое счастье было для него важнее, чем личное пространство.

Хотя я не чувствовала ни капли счастья: быть с ним рядом, но скрывать то, что накопилось за долгие годы, становилось невыносимо. Хуже всего было то, что многие детские привычки он так и не растерял, и мог неожиданно ввернуть какую-нибудь из них посреди нашего совместного времяпрепровождения, отчего черти ломали меня все больше. Само собой, за ручки мы больше не держались, но делали кое-что другое: когда мы были детьми и я, лежа у себя на верхнем ярусе, читала или готовила легкие уроки, Аз мог вскарабкаться по лестнице и, осторожно встав мне на спину, начать топтаться. Мне очень нравился такой «массаж»: Азриэль каким-то шестым чувством знал, какие участки моей спины нуждаются в нем, и, под благодарный хруст разминаемых суставов, заставлял меня едва ли что не пускать слюни от удовольствия. Иногда он предлагал мне повторить его, «как когда-то в детстве», и отказа от меня никогда не получал. Я ложилась на пол, сняв футболку и расстегнув лифчик (уже совсем не похожий на чехол с лямками), и чувствовала, как его горячие руки с крупными пальцами и длинными когтями трут каждый сантиметр моего благодарного тела. Казалось, он прижимал ладони своих рук к моей спине, налегая всем весом своего мускулистого тела, а когда слышал хруст или щелчок, сообщающий о том, что массаж дает свои плоды, сам вдохновенно шептал себе что-то под нос самым мягким шепотом на свете, пока я, придавленная к полу, соображала, чем бы заткнуть рот, чтобы не закричать от истомного удовольствия. Я знала, что выглядит это не совсем нормально, и нам лучше перестать, но сказать ему об этом не могла — так приятна была эта истома. Иногда мне казалось, что это прелюдии перед сексом, на который я, конечно, не могла рассчитывать, и которого мне так не хватало: только мы вдвоем; он сверху, я снизу; тянущийся по полу холодок, жар его рук и нежность моей спины, лишающие меня и его всех осмысленных слов.

После массажа я чувствовала себя превосходно. Иногда даже слишком: когда я понимала, что оргазмически-сильный приступ испытанного мной удовольствия имеет все шансы не остаться незамеченным, я просила его остановиться, и шла в ванную, на ходу снимая лифчик окончательно. Из глаз сыпались искры, нижняя половина туловища горела, но кошки на душе больше не скреблись. Зато скреблось кое-что другое… в ванной я снимала штаны, стягивала промокшие трусики, меняли их на свежие, а улику прятала на самое дно корзины с грязным бельем, будто маленькая девочка, прячущая по тайникам фантики от тайком съеденных конфет.

Горячий душ и правая рука помогали мне прийти в себя окончательно: я ложилась пылавшим низом живота на холодный борт ванны, и стонала сквозь крепко стиснутые зубы. Слюна капала на кафель, и я при этом старалась “передергивать затвор” так, чтобы никто не услышал.

Я прекрасно понимала, что наше излишне тесное общение не может оставаться незамеченным. Липпи даже сказала мне, что все влюбленные в нас парни и девушки рискуют умереть от зависти, видя, как мы себя ведем:

— Подумай о бедняге Алексе. Ты же так ему нравишься…

— Ну не вижу я в нем парня, Липпи!.. друга — да. Парня — нет. Я ему это уже говорила, — тяжело вздохнула я в ответ.

— Мы всего лишь старшеклассники, Фри. Всегда можно прекратить, если не понравится. Не под венец же он тебя зовет! — убеждала она меня, поправляя прыгающие на переносице очки.

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовалась подсевшая к нам Терпия.

— Мы об Алексе, — ответила Липпи.

Терпия залилась хохотом: