Все мои ничтожные печали

Она все-таки возвращалась домой. Из Норвегии, из других мест. Она возвращалась в родительский дом и целыми днями лежала в постели, заливалась слезами или тупо таращилась в стену. У нее под глазами лежали темные круги, она была то мрачной и вялой, то вдруг странно воодушевленной, то снова подавленной. К тому времени я сама переехала из Ист-Виллиджа в Виннипег и заимела двоих детей от двух разных мужей… в качестве социального эксперимента. Шучу. В результате безоговорочной социальной несостоятельности. Я металась, пытаясь работать и получить высшее образование, и училась (но так и не выучилась) искусству быть взрослой.

Я приезжала к родителям и Эльфи, приезжала с детишками, Уиллом и Норой, тогда еще совсем крохой. Я ложилась в постель рядом с Эльфи, и мы сжимали друг друга в объятиях, мы смотрели друг другу в глаза и улыбались, а дети ползали вокруг нас и прямо по нам. В то время она писала мне письма. Длинные, смешные письма о смерти и силе, о Вирджинии Вулф и Сильвии Плат, о хитросплетениях отчаяния – на розовой почтовой бумаге разноцветными тонкими фломастерами. Затем, через несколько месяцев, она медленно приходила в себя. Снова садилась за пианино, снова давала концерты и однажды встретила человека, Ника, который ее обожал, и теперь они живут вместе в Виннипеге, что означает «Грязные воды», в городе, занимающем первое место в рейтинге экзотических городов; в городе самом холодном и все же самом жарком в мире, самом дальнем от солнца и все же самом светлом; в городе, где сливаются две свирепые, привольные реки, чтобы объединить свои силы и покорить человека. Несколько месяцев Ник брал у Эльфи уроки игры на фортепьяно. Собственно, так они и познакомились, но потом Ник признался, что затеял эти занятия лишь для того, чтобы сидеть рядом с ней на маленькой тесной скамеечке и чтобы она нежно клала его пальцы на клавиши. Он даже купил ей в подарок новую фортепианную банкетку с мягким сиденьем, но, едва взглянув на нее, Эльфи велела выдрать всю набивку – Какого черта? Зачем это здесь? – музыка не должна быть комфортной.

Ник любит странные запросы Эльфи, каждый из них для него словно праздник. А еще Ник любит точность. Он свято верит в учебники, справочники и инструкции, рецепты и строго определенные размеры шляп и воротничков. Он не выносит необъективной расхлябанной маркировки: «малый размер», «средний размер», «большой размер». Когда Эльфи ему предложила научиться играть вокруг нот, он едва не лишился рассудка от безумия и блаженства, заключенных в этой формулировке. К тому же он – не меннонит, что очень важно (в мужчинах) для Эльфи. Мужчины из меннонитов и так уже отняли у нее много времени, пытаясь наложить лапы на ее душу и заковать ее в цепи стыда. Ник – ученый, работает в области медицины. Кажется, он пытается избавить мир от желудочных паразитов, но я не уверена. Наша мама рассказывает подругам, что он изобретает лекарства от поноса. К лекарствам мама относится очень скептически. Знаешь, Ник, так она говорит, я действительно вижу мертвых. Я с ними общаюсь. Они для меня живее всех живых. Как это объясняет «твоя наука»? Ник с Эльфи давно собираются переселиться в Париж, потому что там есть какая-то лаборатория, где Ник может работать, и они оба любят говорить по-французски, обсуждать политические вопросы, носить шарфы круглый год и утешаться красотой Старого Света. Но пока дальше планов дело не идет. Они так и живут в Грязных водах, в Париже Северо-Западного прохода.

У Эльфи красивые руки, не испорченные ни временем, ни солнцем, потому что она почти не выходит на улицу. Но в больнице у нее отобрали все кольца. Не знаю почему. Наверное, кольцом можно и подавиться, если его проглотить. Или можно стучать себе по голове – без остановки, в течение нескольких недель, пока не добьешься существенных повреждений. Кольцо можно бросить в бурную реку и нырнуть следом за ним.

Как у вас самочувствие? – спрашивает Дженис.

Если смотреть на Эльфи прищурившись с другого конца палаты, ее глаза превращаются в темный лес, ресницы – в сплетение древесных ветвей. Глаза у нее зеленые, как у папы, жутковато нездешние, очень красивые и беззащитные перед жестоким, кровожадным миром.

Хорошо. Она улыбается слабой улыбкой. Хотво смерно.

Что? – не понимает Дженис.

Я поясняю: Она просто переставила слоги. Это такая игра. Наша мама любит такие шутки. Она имела в виду: смехотворно.

Эльфрида, говорит Дженис. Над вами никто не смеется. Йоли, вы же не смеетесь над Эльфи?

Конечно, нет.

И я не смеюсь, говорит Дженис.

И я тоже, внезапно доносится из-за ширмы голос Эльфиной соседки по палате.

Дженис терпеливо улыбается. Спасибо, Мелани.

Всегда пожалуйста, говорит Мелани.

Значит, мы можем с уверенностью заключить, что вы нисколько не смехотворны, Эльфрида.

Я сама над собою смеюсь, шепчет Эльфи так тихо, что Дженис не слышит.

Вам было приятно увидеться с Ником и мамой? – спрашивает Дженис. Эльфи послушно кивает. И вы наверняка рады повидать Йоланди? Вы, должно быть, скучаете по сестре. Теперь, когда она уехала из Виннипега.