Все мои уже там

Это был по-настоящему красивый ужин. Горели свечи. Играло рубиновое «Тальбо» в хрустальных бокалах. Посреди стола на виллероевском блюде высилась огромная гора свежей рукколы. А рядом стояло другое блюдо, на котором истекали соком куски свежего тунца. Банько и впрямь был неплохим кулинаром. Тунец был пожарен, что называется, «леге артис»: на большом огне, так, что стейки были покрыты хрустящей корочкой, а на разрез краснело почти что сырое мясо.

Утренних происшествий мы не вспоминали. Болтали о том о сем. Банько уморительно рассказывал про то, как работал менеджером в маркетинговой компании и как получил однажды задание позиционировать на рынке кока-колу как полезный и натуральный продукт…

– И что вы думаете? – балагурил Банько. – Оказалось, это возможно. Оказалось, что кока-кола была изобретена в Америке как средство от расстройства желудка. Оказалось, что кока-кола – это почти халяльный продукт, если только удалить из нее какого-то тертого червяка, которого в нее добавляют. Оказалось, что кока-кола может быть кошерной, если только ее приготовит кошер. И даже червяк тут не помеха, потому что червяк оказался ближайшим родственником совершенно кошерной саранчи…

Банько балагурил. Мы смеялись. Ужин подходил к концу. И тут вдруг постучали в окно.

Ласка вскрикнула. Мы все обернулись. За окном, прижимаясь лбом к бронированному стеклу, стоял, покачиваясь, наш прапорщик. Обезьяна попал ему камнем точно в нос. Нос у него был сломан, свернут на сторону и распух. Прапорщик пытался говорить что-то, но его было не слышно через стекло. И он показывал пальцем на дверь – чтобы мы открыли.

Обезьяна встал, вышел в прихожую, и мы слышали их разговор. Обезьяна говорил твердым голосом, а прапорщик гнусавил и мычал.

– Ну, что, сволочь, сдаешься?

– Помогите…

– Нет, сначала скажи, сдаешься?

– Сдаюсь… Помогите…

– Пусть попросит прощения! – крикнула Ласка.

– Зайди и попроси прощения, – повторил Обезьяна.

Прапорщик зашел на кухню, оставляя на полу мокрые следы.

– Простите меня, пожалуйста, – он посмотрел на Ласку. – Прости меня. Я это… Сразу не понял, что ты это… беременная.

– Врешь! Как это не понял! – усмехнулся Обезьяна.

– Правда, не понял… Это… – прапорщик обращался к Ласке. – Если б я понял, я бы это… не это…

– Давай, шагай! Это, не это… – Обезьяна взял прапорщика за плечи и подтолкнул к выходу. – Шагай к себе в домик. Сейчас я принесу тебе аптечку, таблеток для головы и пожрать.

Заметно покачиваясь, прапорщик поплелся по дорожке вдоль пруда. А Обезьяна, прислонясь к дверному косяку, сказал мне:

– Видите, Алексей, только первый день перевоспитания, а уже проснулось что-то человеческое в этом звере, – он помолчал немного. – Между прочим, мы только что придумали, как вы говорите, критерий успеха. Ласка подсказала, – Обезьяна помолчал еще. – Он должен захотеть прощения. Ваша работа, Алексей, будет считаться выполненной, когда Янтарный прапорщик добровольно сдастся властям. И не формально сдастся, рассчитывая на корпоративную ментовскую снисходительность. Ваша работа будет закончена, когда он раскается в убийстве и захочет понести наказание по всей строгости закона за убийство и превышение должностных полномочий.

Сказав так, Обезьяна присел на корточки и достал из шкафа аптечку. А Банько рассмеялся:

– Нам что же, тут, всю жизнь ждать, пока он раскается?

– Нет, – Обезьяна покачал головой. – Тебя не было сегодня днем. Ты не видел. Собери лучше ему пожрать и принеси в домик. А я пойду пока попробую починить ему нос.

3

На следующий день мы приступили к занятиям…

Я проснулся до рассвета, открыл глаза и довольно долго не мог понять, где нахожусь. Я лежал, не отрывая головы от подушек, смотрел на поблескивавшее нечто прямо у меня перед глазами и не мог понять, что это. Это нечто сделано было как будто из ртути, оно круглилось металлическими волдырями, и мне стало страшно, когда я подумал, что это, возможно, животное.

У вас бывают приступы панического страха? Это удивительное чувство. Человеку смертельно страшно, и одновременно человек понимает, что это всего лишь приступ панического страха – надо перетерпеть его, и страх пройдет.

Я сел на кровати и огляделся вокруг. На мгновение мне стало легче, когда я подумал, будто нахожусь в своем собственном кабинете в своем собственном доме. Я подумал, что вот встану сейчас, доковыляю до ореховой горки, выпью глоток виски, и страх пройдет окончательно. Я даже уже спустил ноги на пол, но тут только сообразил, что ореховой горки нету в том месте, где я ожидал ее увидеть.

Волна панического страха снова накрыла меня. Где я? Что со мной? И что это за животное, мерцающее металлическим блеском у моего изголовья?

Не знаю, спал я или бодрствовал. Этот панический страх живет в человеческом сознании где-то между сном и явью. Я встал, накинул халат и пошел путешествовать по дому, как люди путешествуют во снах, бог знает какими маршрутами и бог знает с какою целью.