Через пару минут дверь отворилась, и вошел веселый Банько с коробками в руках:
– Вы представляете! Они опять разобрали всю картошку, всю колбасу и несколько банок икры! Но они совсем не берут свежего тунца и рукколу.
– Вот тебе и ужин! – улыбнулся Обезьяна. – Давай, жрать хочется.– Нет, ты представляешь? – продолжал Банько. – Они разобрали четыре ящика водки, но не взяли ни одной бутылки «Коннетабль Тальбо»!
– Это без меня, – улыбнулся Обезьяна. – Я и так сегодня чуть было не убил этого урода.
– Да-а-а?! – Банько выпучил глаза.
Друзья отправились на кухню обмениваться впечатлениями, а я вернулся в гостиную к барной стойке. Налил себе рюмку водки и выпил. Ласка спала. Я опять устроился в креслах рядом с нею, нашарил в журнальном столике блокнотик, прихваченный, судя по вензелю, владельцем дома в женевской гостинице «Ла Резерв»; нашарил карандаш и принялся составлять план занятий для этого несчастного, который ломился к себе в тюрьму и блевал себе на штаны. Я записал:
Программа занятий для прапорщика получилась несколько сумбурной. Несколько проблематичными представлялись мне пункты 11 и 17: не очень-то я мог вообразить, как прапорщик будет вести занимательную беседу с Лаской, которую чуть не придушил, и как будет брать уроки рисования у Обезьяны, от которого получил булыжником по голове. Другие пункты у меня тоже вызывали много вопросов. Как научить логике совершеннейшее животное? Как преподавать историю искусства, если в доме нет ни одного альбома с репродукциями? Где взять маникюршу и куда ее девать, после того как ей станет известна наша тайна? Я раздумывал над всем этим, когда пришел Банько и объявил весело:
– Ласка! Алексей! Ужинать!
Ласка проснулась. Мы пошли на кухню и обнаружили на кухне так красиво сервированный стол, что переглянулись заговорщически и решили переодеться. За пару минут Ласка сменила свой банный халат на платье с шалью, а я поднялся к себе, чтобы надеть чистые брюки и свежую рубашку.
Это был по-настоящему красивый ужин. Горели свечи. Играло рубиновое «Тальбо» в хрустальных бокалах. Посреди стола на виллероевском блюде высилась огромная гора свежей рукколы. А рядом стояло другое блюдо, на котором истекали соком куски свежего тунца. Банько и впрямь был неплохим кулинаром. Тунец был пожарен, что называется, «леге артис»: на большом огне, так, что стейки были покрыты хрустящей корочкой, а на разрез краснело почти что сырое мясо.
Утренних происшествий мы не вспоминали. Болтали о том о сем. Банько уморительно рассказывал про то, как работал менеджером в маркетинговой компании и как получил однажды задание позиционировать на рынке кока-колу как полезный и натуральный продукт…
– И что вы думаете? – балагурил Банько. – Оказалось, это возможно. Оказалось, что кока-кола была изобретена в Америке как средство от расстройства желудка. Оказалось, что кока-кола – это почти халяльный продукт, если только удалить из нее какого-то тертого червяка, которого в нее добавляют. Оказалось, что кока-кола может быть кошерной, если только ее приготовит кошер. И даже червяк тут не помеха, потому что червяк оказался ближайшим родственником совершенно кошерной саранчи…
Банько балагурил. Мы смеялись. Ужин подходил к концу. И тут вдруг постучали в окно.
Ласка вскрикнула. Мы все обернулись. За окном, прижимаясь лбом к бронированному стеклу, стоял, покачиваясь, наш прапорщик. Обезьяна попал ему камнем точно в нос. Нос у него был сломан, свернут на сторону и распух. Прапорщик пытался говорить что-то, но его было не слышно через стекло. И он показывал пальцем на дверь – чтобы мы открыли.
Обезьяна встал, вышел в прихожую, и мы слышали их разговор. Обезьяна говорил твердым голосом, а прапорщик гнусавил и мычал.
– Ну, что, сволочь, сдаешься?
– Помогите…
– Нет, сначала скажи, сдаешься?
– Сдаюсь… Помогите…
– Пусть попросит прощения! – крикнула Ласка.
– Зайди и попроси прощения, – повторил Обезьяна.
Прапорщик зашел на кухню, оставляя на полу мокрые следы.
– Простите меня, пожалуйста, – он посмотрел на Ласку. – Прости меня. Я это… Сразу не понял, что ты это… беременная.
– Врешь! Как это не понял! – усмехнулся Обезьяна.