Все мои женщины. Пробуждение

— Кто, черт вас дери, просил свет включать?! Ну кто? Вы же могли его ослепить на всю жизнь! Выжечь ему глаза на хрен! Вы что, уважаемая госпожа, инструкцию не читали? Что тут делают эти растения? Это же не послеродовая палата! Он же может словить инфекцию с этого букета тюльпанов! Убрать немедленно. Попрошу прикрыть ему глаза маской. Немедленно! И немедленно закрыть окно! Здесь вам не санаторий. Он может переохладиться и получить воспаление легких! — распоряжался кто-то по-английски, голос принадлежал мужчине.

— Я свет включила со страху. Когда он очнулся. Потому что меня как будто призрак за руку схватил! А окно открыла, потому что было очень душно. Ему так легче дышать. Цветы ему его женщина прислала, господин доктор. Она каждую неделю присылает же. Говорит — он цветочки любит. Вот я ему в вазочку цветочки-то и ставлю. А то какие ж у него радости-то, кроме цветочков? Я же об этом поляке забочусь как о сыне. А кричать-то, господин доктор, вы на пса своего кричите, если он вам позволит, — отвечал ему хриплый женский голос, тоже по-английски, с выраженным латиноамериканским акцентом.

На мгновение стало тихо. Он почувствовал прикосновение чьей-то руки в лицу — те же руки, что делали ему массаж. Он мог уловить легкий запах лаванды — наверно, от массажного масла. Глаза Он не открывал. Маска, которую Ему положили на глаза, поползла вверх. Щурясь под маской, Он видел вокруг себя силуэты людей в халатах.

— Вы меня слышите? — спросил мужской голос. — Меня зовут Дуглас Маккорник. Я невролог и веду вас как пациента с момента вашего поступления в клинику в состоянии комы. Это было больше шести месяцев назад, восемнадцатого марта, около шестнадцати сорока. Может быть, вам будет интересно узнать, что сегодня у нас двадцать второе сентября. Все это время вы находились в вегетативном состоянии после двух случаев клинической смерти. Вы помните, как вас зовут? Можете говорить? Испытываете ли в данный момент какие-то потребности?

— Зачем вы зря накричали на женщину, пан Корник? В этой палате было действительно чертовски душно. Если бы я раньше пришел в себя — сам встал бы с постели и открыл все окна! — с иронией ответил Он. — А что касается потребностей… что ж, в данный момент я испытываю очень большую и непреодолимую потребность закурить, — добавил он через секунду.

Раздался взрыв смеха и одобрительные возгласы. Он почувствовал, как кто-то хлопает его по плечу.

— Как вас зовут? — повторил, развеселившись, Маккорник, с трудом сдерживая смех.

— Точно не так красиво, как вас, — ответил Он и назвал свое имя.

— На каком языке вы сейчас думаете? — спросил Маккорник.

— Не знаю. Вы говорите по-английски, значит, я, наверно, тоже по-английски.

— А какие языки вы еще знали шесть месяцев назад?

— Не знаю, какими владею теперь, но помню, что вообще знал английский, русский, немецкий и шведский.

— Вы уверены? А польский?

— А, да, точно. Польский я тоже знаю, но из принципа не люблю так уж этим хвастаться.

Снова раздался громкий смех. До Него долетели обрывки разговоров шепотом и хихиканье.

— Попрошу тишины! Немедленно! — скомандовал Маккорник. Он приблизился и, присев на край постели, спросил спокойно: — А сейчас не могли бы вы перестать шутить и попытаться произнести на каждом из этих языков предложение: «Я нахожусь в больнице в Амстердаме, лежу в постели и разговариваю с доктором Дугласом Маккорником»?

— Серьезно? Я в Амстердаме? Вот это я заехал… поезд ехал-ехал и при…