Все на продажу

Пока вся страна переживала скандал с президентскими выборами и занималась скучным подсчетом голосов, часть нью-йоркского общества была увлечена гораздо более важным делом — готовящимся показом мод «Тайны Виктории». Впервые в истории модное дефиле собирались транслировать в прямом эфире. За неделю до события все газеты города публиковали фотографии моделей и статьи о них, а «Нью-Йорк тайме» даже разразилась материалом на первой полосе о том, следует ли показывать по центральным каналам полуголых женщин. В результате Джейни узнавали повсюду; это была не та слава, когда клянчат автографы, а та, благодаря которой ей был обеспечен лучший столик в «Динго», новом модном ресторане, открывшемся в конце ноября.

По причинам столь же малопонятным, как соображения, принуждающие пчел вдруг свиваться в рой и покидать улей, «Динго» сразу превратился в самое престижное заведение, где установился железный, как в промышленном курятнике, порядок подхода к кормушке. Днем, на протяжении двух часов, с половины первого до половины третьего, ресторан жил по собственным феодальным законам, полнился интригами и завуалированными угрозами, восхищая завсегдатаев и пугая несчастных, забредавших туда случайно и неизменно слышавших, что все столики заняты и что ждать придется не менее двух часов.

Показ мод намечался на четверг. Во вторник Джейни обедала в «Динго» уже в третий раз за неделю. Сначала она побывала там с Селденом, потом с Патти, вернувшейся из Европы и полной впечатлений. Там она ни на шаг не отходила от мужа (Джейни от этих ее рассказов едва не стошнило). Теперь ее спутником был Крейг Эджерс. Метрдотель, преждевременно поседевший шотландец по имени Уэсли, заметил Джейни у тесного гардероба, забитого меховыми шубами и кашемировыми пальто, подхватил два меню и провел ее сквозь толпу к одной из пяти банкеток, зарезервированных для знаменитостей и городских воротил. Внимание всегда ее радовало, напоминая о всемогуществе красоты. В такие головокружительные мгновения Джейни посещала мысль что ей больше ничего не надо добиваться и совершать, ведь лучший столик в самом шикарном ресторане Манхэттена и так в ее полном распоряжении.

Удовольствие усиливалось оттого, что сейчас ее видели в обществе Крейга Эджерса. Он превратился в неоспоримого лидера манхэттенской писательской среды, живое доказательство, что творцы до сих пор могут создавать романы, в которых сочетаются интеллектуальные достоинства и коммерческий потенциал. Тем самым ставилась точка в споре, сотрясавшем издательский мир уже добрых четверть века: может ли шедевр литературы продаваться в том же количестве, что и так называемое чтиво? Ответом на этот вопрос стал успех Крейга; повсюду, где бы Джейни ни появлялась, обязательно упоминали его книгу. Большинству критиков и читателей нравилась сама книга, но в уважении к автору признавались не все, а признававшиеся делали это нехотя: он прослыл заносчивым, самовлюбленным и острым на язык.

— Этого следовало ожидать, — сказала ему Джейни по телефону, описывая одну такую беседу. — Ведь вы преобразили лицо американской книжной индустрии! Естественно, вам многие завидуют.

Зависть, правда, не помешала новому статусу Крейга. Джейни радовали удивленные и любопытные взгляды, которые на них бросали, пока они пробирались к своему столику. Крейг лелеял четырехдневную щетину, бывшую в моде у некоторых актеров четыре года назад, но Джейни не сомневалась, что его узнают. Посетители «Динго» мнили себя не только создателями новостей: они не без основания считали, что узнают обо всем происходящем не с ними раньше, чем остальная публика. Крейг был неуловимой новой звездой, и то, что Джейни смогла его заарканить и что он, настоящий интеллектуал, не гнушается ее обществом, превращало в интеллектуалку и ее саму, чего раньше с ней не бывало. Она считала это равноценным обменом: ее блеск за его ум.

Сев, Крейг хитро на нее уставился. Она уже знала, что эта неприятная манера — способ самозащиты, когда ему не по себе. Он неумело развернул салфетку и накрыл себе колени, потом с нескрываемым любопытством оглядел ресторан.

— Вот что значит быть Джейни Уилкокс! — проговорил он.

— Вернее, вместе с Джейни Уилкокс. — На ее лице было выражение чрезмерной оживленности, свойственное ей при большом стечении народа: так она притягивала к себе взгляды, изображая при этом, что не замечает их. — Вы наверняка уже бывали здесь, Крейг! Вы же самый крупный нью-йоркский писатель за последние двадцать лет.