Всё на свете (ЛП)

- Они усадили нас, и он сказал, что ему жаль. Он сказал, что такого больше не будет. Помню, Кара так злилась, что даже не смотрела на него. Она знала, что он лжец, но я верил ему. Мама тоже верила. Она сказала нам забыть об этом. Она сказала : "Твой отец через многое прошел". Она сказала, что простила его, и мы тоже должны простить.

Он отпускает мою руку.

- Следующий год он не бил ее. Он слишком много пил. Кричал на нее. Кричал на нас всех. Но долгое время не бил.

Я на мгновение задерживаю дыхание и задаю вопрос, который хотела задать.

- Почему она не ушла от него?

Он фыркает, и его голос становится резким.

- Не думай, что я не спрашивал ее. - Он ложится на песок и сцепляет руки под головой. - Думаю, если бы он бил ее чаще, она бы ушла от него. Если бы он был более ублюдочным, может, мы бы в конце концов ушли от него. Но он всегда извинялся, а она всегда ему верила.

Я кладу руку на его живот, нуждаясь в контакте. Думаю, ему тоже это нужно, но он садится, прижимает колени к груди и упирается в них локтями. Его тело принимает форму клетки, в которую я не могу пробраться.

- Что она говорила, когда ты ее спрашивал?

- Ничего. Она больше не говорит об этом. Обычно она говорила, что мы поймем, когда станем старше, когда будем в отношениях.

Я удивляюсь злости в его голосе. Никогда бы не подумала, что он злится на свою маму. На папу, да, но не на нее.

Он снова фыркает.

- Она говорит, что любовь сводит людей с ума.

- Ты в это веришь?

- Да. Нет. Может быть.

- Ты не должен использовать все эти ответы, - говорю я.

Он улыбается в темноте.

- Да, верю.

- Почему?

- В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи. Мне нелегко оставлять их с ним наедине.

Я подавляю вину прежде, чем она вырвется на поверхность.

- А ты в это веришь? - спрашивает он.

- Да. Несомненно.

- Почему?

- В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи, - отвечаю я, повторяя его слова. - Если бы не ты, я бы никогда не вышла из своего дома.

- Итак, - говорит он, опускает ноги и берет меня за руку. - Чем займемся?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Единственное, в чем я точно уверена - мое пребывание здесь с Олли, способность любить его и быть любимой им, для меня все.

- Тогда ты должен уйти, - говорю я. - Там ты не в безопасности. - Я говорю это не потому, что он этого не знает. Он пойман в ловушку тех же воспоминаний о любви, о лучших временах, что и его мама, и этого недостаточно.

Я кладу руку на его плечо, и мы вместе наблюдаем за почти черным океаном. Мы наблюдаем, как вода отступает, передумывает и врезается в песок, пытаясь стереть землю. И даже несмотря на неудачу, она отступает и снова и снова ударяется о берег, будто нет прошлого и нет будущего - есть только это время, и это время идет в расчет.

СПИРАЛЬ

КОНЕЦ

Кто-то поместил меня в духовку и запер дверцу.

Кто-то облил меня керосином и поджег спичку.

Я медленно просыпаюсь, мое тело горит огнем, исчезая во вспышках пламени. Простыни холодные и сырые. Я утопаю в поту.

Что со мной происходит? Через какое-то мгновение я понимаю, что многое не так.

Я дрожу. Я даже более, чем дрожу. Я бесконтрольно трясусь, а голова болит. Мой мозг сжимают в тисках. Боль исходит волнами и врезает в нервы за глазами.

Мое тело - свежая рана. Даже кожа болит.

Сначала я думаю, что мне, должно быть, снится сон, но сны никогда не бывают такими четкими. Я пытаюсь сесть, притянуть одеяло поближе, но не получается. Олли все еще спит и лежит поверх одеяла.

Я снова пытаюсь сесть, но боль хоронит себя глубоко внутри моих костей.

Тиски вокруг моего мозга сжимаются, и теперь это похоже на ледоруб, бессистемно вонзающийся в плоть.

Я пытаюсь выкрикнуть, но горло саднит, будто я несколько дней подряд кричала.

Я болею.

Я более, чем болею. Я умираю.

Ох, Господи. Олли.

Это разобьет ему сердце.

Он просыпается, как только эта мысль приходит мне в голову.

- Мэд? - задает он вопрос в темноту.

Он включает прикроватную лампу, и мои глаза обжигает. Я крепко сжимаю их и пытаюсь отвернуться. Мне не хочется, чтобы он видел меня такой, но слишком поздно. Вижу, как выражение его лица из озадаченного становится понимающим, недоверчивым. А затем появляется ужас.

- Извини, - говорю я или пытаюсь сказать, но не думаю, что мои слова проходят через губы.

Он касается моего лица, моей шеи, моего лба.

- Господи, - говорит он снова и снова. - Господи.

Он откидывает одеяло, и мне холоднее, чем я думала.

- Господи, Мэдди, ты горишь.

- Холодно, - хриплю я, и он выглядит еще более напуганным.

Он накрывает меня и берет в ладони мою голову, целует во влажную бровь, губы.

- Ты в порядке, - говорит он. - Ты будешь в порядке.

Я не в порядке, но с его стороны мило говорить такое. Мое тело пульсирует от боли, и кажется, что горло опухает. Мне недостаточно воздуха.

- Мне нужно вызвать скорую, - слышу, как говорит он.

Перекатываю голову вбок. Когда он успел добраться до той части комнаты? Где мы? Он говорит по телефону. Он говорит о ком-то. Что этот кто-то заболел. Кто-то заболел. Умирает. Критическое состояние. Таблетки не работают.

Он говорит обо мне.