Всё на земле

— Вот я часто думаю, Павел Никифорович. Думаю о чем. Что будут говорить люди через пятьдесят, скажем, лет, проходя вот по этой улице, мимо этого дома, на котором конечно же будет мемориальная доска с сообщением, что именно здесь жил и работал такой-то и такой-то, лауреат, крупный организатор производства, даже отец города, если хочешь., Так что ж они будут говорить? То ли спасибо тебе скажут за то, что твоими усилиями хороший город выстроен, с улицами асфальтовыми, с парками, то ли скажут: «Именно этот человек загубил природу на расстоянии многих десятков километров от города, именно он…» Да… Ты думал об этом?

Все глядели в тот момент на Дорошина. А он, чувствуя на себе эти взгляды и ожидание всех присутствующих, первый зааплодировал:

— Спасибо… спасибо, товарищ первый секретарь., Хоть и с перчиком твоя речь, однако отнесу ее за счет не улаженных еще у нас с тобой проблем.

Именно тогда для Дорошина все было окончательно решено. Потому что сразу после этого приехала важная Министерская комиссия из Москвы. Нет, Дорошин не жаловался никому на первого секретаря, не пользовался знакомством. Он инспирировал эту комиссию сам, справедливо рассудив, что выводы ее не столько повредят ему, человеку известному, с устоявшимся авторитетом, сколько Логунову, потому что тот безоглядно бросался в бой, если речь заходила о выделении новых земель и сохранении среды. Дорошину оставалось только пожать плечами и улыбнуться, а за этим стояло совершенно мирное и добродушное: ну вот, видите, товарищи, в каких условиях мне приходится работать, и не то что работать, а давать стране руду.

И все это сыграло свою роль. Было указано и самому Дорошину, потом было бюро областного комитета партии, с которого он вышел, вытирая со лба пот и сокрушенно покачивая головой. В машине сказал Рокотову:

— В общем, всыпали крепко... Веришь или нет, а рука то и дело за валидолом в карман лезла… Сама, понимаешь, рука… Защитная реакция организма… — И помолчав, добавил: — А вот Логунов, кажись, застрял… Боюсь, что отработался он у нас.

Этот прогноз оказался точным.

Потянулись пригородные места. Замелькали дачи Зеленого Уголка, потом обрывы меловые выплыли из-за поворота. Рывки на стрелках, гора, по которой бежали вверх широкие зеленые улицы, — все это Славгород.

Рокотов сразу заметил Дорошина. Этот человек всегда занимал все пространство… Вот и теперь, среди вереницы торопящихся, спешащих людей он один выглядел по-хозяйски внушительно и фундаментально. Стоял он прямо посреди перрона и что-то объяснял наклонившему к нему голову Михайлову. Рука, которой он помахивал в такт своим словам, простая белая рубашка с засученными рукавами, темные очки, уютно, по-домашнему поднятые на лоб, — все это было дорошинское, привычное, еще один раз призванное доказать каждому, что человек этот твердо стоит на ногах и имеет свое собственное мнение относительно всех процессов, происходящих в мире, и это мнение совершенно непоколебимо. Вот он увидел вышедшего из вагона Рокотова и зашагал к нему, потеснив в сторону худощавого Михайлова. Они обнялись, и на вопрос Рокотова, зачем такая торжественная встреча, Дорошин добродушно прогудел:

— По табелю о рангах полагается… Я — член бюро райкома, а следовательно, обязан встречать начальство…

— Логунова, мне помнится, вы никогда не встречали…

Дорошин метнул на него взгляд, в котором на мгновение мелькнуло удивление, но потом все в лице его пришло в покой и он сказал шутливо:

— Ошибаешься, Владимир Алексеевич. Встречал… А потом знаешь… Ну, давай твой портфель… Небось осточертел он тебе за эти дни? Я сам, понимаешь, пока в командировке, так муку такую приму. На-ка, Дмитрий Васильевич, — он протянул портфель Рокотова, почти насильно вырванный у того из рук, Михайлову. — На-ка, глянь, какие тяжести начальство носит…

И когда Рокотов попытался вмешаться, Дорошин сказал:

Ты вот что… Для меня Дмитрий Васильевич — Дима… Мой бывший инженер… Выдвиженец мой, если хочешь… Кстати, такой же, как и ты, Так что командую парадом здесь я… Айда к машине.

До Васильевки было чуток больше ста километров. Дорога хорошая, правда, немного излишне напряженная для шестиметрового асфальтового покрытия. Машина шла легко, и Рокотов слушал голос Дорошина: