Все не случайно

За все это я и люблю своих коллег по театру, чья работа совсем не видна зрителям. А как они, находясь за кулисами, внимательно следят за спектаклем, смотрят на сцену через щелки в декорациях и как беспокоятся, если, не дай бог, что-то пошло не так. Ведь бывает же.

В спектакле «Невольницы» я зацепилась кружевом нижней юбки за шляпку гвоздя, торчащую из пола. Попробовала резко дернуться, чтобы кружево порвать, но… поняла, что кружево крепкое, а я пригвождена намертво и сдвинуться не смогу. Сцена с партнером длинная, и кружевная оборка тоже очень длинная, потому что сильно присборена и оборок таких на юбке несколько. Все происходило на глазах зрителей, они видели, как актриса зацепилась, поэтому я не стала обманывать публику и делать вид, что так и должно быть. Но я оправдала поведение героини: подняла подол верхней юбки и начала по шву отрывать кружево от нижней. Сцена была темпераментной, и я темпераментно отрывала эту присборенную оборку со словами негодования в адрес партнера. Оборка казалась нескончаемой: освободилась я от нее почти в конце сцены. Бросила остаток оборки на ворох кружев, заваливших шляпку злосчастного гвоздя, и, вздохнув наконец с облегчением, под аплодисменты зала покинула сцену.

За кулисами был жуткий переполох! Костюмеры, гримеры и реквизиторы стояли на ушах, держали наготове ножницы разного размера, ломая голову, как бы мне их передать, чтобы освободить из плена. Но сцена на двоих! Если бы по ходу пьесы появился кто-то третий, можно было бы незаметно передать ножницы. Или все же просунуть в щель маленькие ножнички, чтобы мой партнер мне их подал? Но щель-то не в том месте, где стоит партнер! И вообще он смотрит только на меня и не увидит, что ему суют ножнички!..

И так за кулисами всегда. Там царит не меньшее напряжение, чем на сцене. Что бы ни случилось во время спектакля, службы должны оперативно найти решение.

В театре работают не совсем обычные люди. Не только актеры, но и костюмеры, гримеры, реквизиторы, бутафоры, рабочие сцены, осветители, портные, сапожники – все! Все эти люди вместе с актерами и режиссерами создают сказку для взрослых. И я всех их очень люблю и благодарна им за то, что они так же, как и я, заражены бациллой театра. Редко кто уходит на другую работу, театр – это навсегда. Почему? Никто не знает. Как заражаются бациллой театра? Тоже неизвестно.

Мама

Она была для меня всем

Маму я, сколько себя помню, называла Зошей или Зошенькой; и пока мои подружки меня не спросили, почему так, я об этом не задумывалась. Маму не зовут Зоей: она – Ирина, но и она сама не могла вспомнить, откуда появилось это милое и удивительное прозвище. Больше никто ее так не называл. Да и, наверное, никто и не любил маму так, как я. Я любила ее не только сердечно, но и как-то очень жалостливо, понимала все ее проблемы и переживания, причем с довольно раннего возраста. Понимала я их по-взрослому, а зависела от мамы, как младенец, довольно долго. Может быть, потому, что мне казалось, будто нас на свете только двое, и, несмотря на то что видела я маму редко, кровную нашу связь и ее защиту я чувствовала всем своим существом. Помню, как однажды в поезде мы ехали с мамой и другими актерами на гастроли в плацкартном вагоне. На одной из остановок мама вышла за кипятком и, когда поезд тронулся, не вернулась. Вокруг шутили актеры, раздавался их смех, а я осторожно выглянула в проход, посмотрела в обе стороны, прислушалась к голосам и поняла, что мамы в вагоне нет. И вслед за этим я поняла, что я сейчас умру. Больше меня ничто ни с чем не связывало: мама была единственным источником моего существования, и без нее я наверняка умру, вернее – уже умерла, как неожиданно прекративший жизнь эмбрион. Возможно, так бы и случилось, задержись мама чуть дольше. Она была в другом вагоне, где тоже ехали актеры. Она попросила там сахар, чтобы напоить меня чаем, и чуть задержалась. Когда она вернулась ко мне, я была зеленого цвета и с холодными руками. Мама испугалась, не заболела ли я, и начала отпаивать меня чаем. Жизнь медленно и, казалось, неохотно начала возвращаться ко мне.

Мама была для меня всем. Папу я не помнила, но знала, что он умер. Были, конечно, и другие родственники – мамины два старших брата, мамин папа, мой дед, и мамина тетя. Но жили они все в разных городах и писали письма друг другу очень редко, а потому ни близости, ни родственных чувств у меня к ним не возникло. Исключением разве что был мой дед. Мама любила его так же, как я любила ее. Он был для нее совершенно особым, обожаемым и святым человеком. И еще со старшим братом Вадимом (Димочкой) их с мамой связывали теплые чувства.

Мама родилась 21 июня 1917 года в семье земского врача Николая Александровича Алентова и очаровательной, веселой Веры Петровны Тормасовой. В семье уже было два мальчика на два и четыре года старше мамы – Андрей и Вадим. Был и еще мальчик Роман, первенец, умерший еще до рождения старшего из братьев, а потому с деток сдували пылинки и очень любили.