Все не так

– Господи, ну при чем тут родители?! Вся наша жизнь это внушает, вся наша цивилизация, создавшая определенные каноны. Мир принадлежит молодым и стройным, все остальные – отбросы. Старше тридцати – ветошь, три сантиметра жира на талии – изгой. Ты мимо магазинов одежды проходишь? То, что надето на манекены в витринах, видишь? Модные журналы листаешь? И у тебя после этого еще есть вопросы? Что бы ты ни делал, Дана никогда не станет «девяносто – шестьдесят – девяносто», а если и станет, то на это уйдут годы. Ты понимаешь? Годы! И все эти годы она будет сидеть дома и ждать, когда же ее фигура обретет те модельные параметры, при которых ей не придется себя стесняться. Можешь себе представить, к чему это приведет?

И все равно я не понимал, к чему он клонит. Ну, просидит она дома еще два-три года, и что? Она и так уже больше года сидит, и ничего страшного не произошло, даже вон романы на английском почитывает, масонством интересуется. Чего плохого-то?

– Паша, ты, говорят, попал в аварию и долго лежал в больнице? – внезапно сменил тему Владимир.

– Ну да, – подтвердил я недоуменно.

– Ну и как тебе показалась жизнь, когда ты вышел? Она была такой же, как до аварии? Ты легко в нее встроился?

И только тут я понял, что он пытался мне объяснить. Я вспомнил свой поход в клуб, и свое разочарование, и свою злость. Всего полгода – и я оказался выброшенным из жизни.

– И что же делать? – спросил я как-то совсем по-детски.

– Встраивать Дану в жизнь, – просто ответил он. – Заставлять ее выходить, быть на людях, общаться. Сбрасывать вес, конечно, надо, никто не спорит, но Дана должна учиться жить с любой внешностью. Она должна учиться любить себя такой, какая она есть. Любить и уважать. Она ведь даже не знает, какой у нее вес. Понимаешь, в чем весь ужас?

Я понимал, но не очень, в чем и признался.

– При чем тут – знает она, сколько весит, или нет? И вообще, как ты узнал?

– Я задал ей вопрос, – усмехнулся Владимир, – и не получил ответа. Она не знает, потому что не хочет знать. Она боится этого знания. Паша, человек должен уметь жить с тем, что есть на самом деле, а не с тем, что он себе придумал. Конечно, можно и, наверное, даже нужно стремиться что-то изменить, что-то улучшить, но надо уметь принимать объективную реальность и жить с ней, а не зажмуриваться и не делать вид, что все обстоит именно так, как тебе хочется, а не так, как оно есть на самом деле. Дана не умеет. Не хочет уметь. Она придумала, что у нее все в порядке, что можно жить и так – сидеть дома, ограждая себя от риска быть высмеянной и оскорбленной, и постоянно жевать пирожные. И все отлично! Папа с мамой любят и оберегают, платят за домашних учителей, покупают книги и диски, никто не обижает, сыта, одета – чего еще надо? Она не хочет понимать, что нужно не просто существовать, а жить, постоянно вступая в контакт с окружающим миром и адаптируясь к нему. И твоя задача – ее научить. Ты понял, Паша? Твоя задача – не заставлять ее сбрасывать вес, а научить жить с тем, что есть. Если она похудеет – и слава богу, но не это главное.

– Легко тебе говорить, – вздохнул я. – Тоже еще, нашел учителя жизни. А сам-то ты почему этим не занялся, если понимаешь, что это необходимо?

– Я уже сказал: я не могу вмешиваться в воспитание Даны. У нее есть собственные родители, а я – всего лишь дядя, брат отца. И поверь мне, я делаю все, что могу, но я должен проявлять деликатность, которую тебе проявлять не обязательно.

– Это почему? – не понял я.

– Да потому, что, если ей хоть что-нибудь не понравится в моих словах, если ее что-то заденет, она просто перестанет приходить ко мне. Она перестанет общаться со мной – и все. Это ее стиль: не бороться с трудностями общения, не преодолевать их, а просто обрубать контакты. С тобой она так поступить не сможет, тебя нанял ее отец, которого Дана боится как огня. Она хорошая девочка, не подлая, она не станет на тебя наговаривать и клеветать, чтобы Миша тебя уволил и нашел другого тренера, она будет терпеть. А капля, сам знаешь, камень точит. Ей от тебя никуда не деться. Да и времени ты с ней проводишь намного больше, чем я.

– Ну ладно, допустим, – осторожно согласился я. – А делать-то что? Может, научишь?

Владимир отпил несколько глотков из своей огромной чашки, причем сделал это с видимым удовольствием, и я снова удивился: как можно пить остывший сладкий чай? По-моему, ужасная гадость. Чай должен быть горячим и несладким.

– Я не просто так начал этот разговор, у меня есть одна идея, но я хотел сначала обсудить ее с тобой. Знаешь, я не стал соваться к Мишке с этим, потому что у меня нет своих детей и, следовательно, нет морального права учить его, как воспитывать Дану. Ты что-нибудь знаешь о спортинге?

– Само собой, – с облегчением ответил я.