«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

А один раз мы из Горького очень симпатично возвращались, на настоящем пароходике с колесами. Долго – пятеро суток – мы плыли. Была страшная жара, каюта была крошечная, и, когда ночью начиналась прохлада, мы выходили – это была такая красотища! Тишина, звезды – мы сидели не дыша.

– Высоцкий – рассказчик. Все по-разному, но с восхищением вспоминают, как он рассказывал.

Да, очень много было присказок. Даже были такие рассказы – озорные очень… Он мог минут двадцать держаться на какой-то одной фразе, варьируя ее всячески, а получался полный рассказ.

Была масса рассказов о дворе, о Лёне, о голубятне, про Маньку-шалаву. И еще Володя совершенно блистательно – я больше ни у кого так не слышала – читал Маяковского.

Не в концертах, а мне. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила почитать. Я просто умирала со смеху: он прекрасно читал «Баню», «Клопа», он вообще Маяковского очень хорошо знал. А я тогда его не любила и не понимала – и вот Володя читал, и для меня совершенно в другом ракурсе предстал Маяковский. Там была такая масса юмора. Он мог читать целый вечер. Володя же безотказный человек в этом отношении: только попроси… И я больше не слышала о том, что он кому-то читал Маяковского… Читал он прекрасно, совершенно.

– А когда начались песни?

Я не только не придавала никакого значения песням, они для меня были каким-то терзанием. Куда бы мы ни приходили, начинались эти песни. Причем люди их слышали впервые, а я – в сто первый раз. По-моему, иногда даже поднимала бунт. Володя тогда работал, он уже начал сниматься в «Карьере Димы Горина», нам опять приходилось расставаться… И мне казалось – нельзя заниматься никакими песнями! Надо заниматься только женой!

– А когда вы впервые поняли, что это не просто песни, которые вас «терзали»?…

Очень много времени спустя. Знаете, как бывает? Бывает, люди расстаются и – не расстаются. Я ничего не хочу говорить за Володю, потому что его нет, тем более что Володя не пускал к себе в душу… В этом отношении он был человеком закрытым. Иногда его прорывало, когда что-то случалось, и было невмоготу, но это было крайне редко. Поэтому за него я ничего не буду говорить, а за себя точно скажу: у меня не было ощущения расставания. Всё равно у меня оставалось чувство: Володя – это Володя, который был, есть и будет. И вдогонку, в разных весях, городах, меня нагоняли эти песни, причем я к ним так же относилась: опять всякие «…с охотою распоряжусь субботою…» – всё это было продолжением той «игровой» стороны наших отношений.

И однажды… Мы были на гастролях в Новомосковске, было очень жаркое лето. Я подходила к дворцу, где мы гастролировали, – там была какая-то площадь, залитая асфальтом и солнцем. Было ощущение безлюдности и какого-то испепеляющего, безжизненного солнца. И вдруг из окна понеслись «Кони». И, стоя там, на раскаленной площади, я была ошеломлена. Я вдруг поняла, что очень вольно обращалась с человеком, который намного-намного-намного больше, чем я могла себе представить. Как, наверно, и многие близкие люди, воспринимала его облегчённо, потому что в нем было много юмора, много радости, он очень умел прощать… очень умел прощать! Причем по-настоящему. Прощать безоглядно. Великодушие в полном смысле. А это принималось за легкость… И вот только тогда я действительно была потрясена его песнями.

– После возвращения из Киева вы жили всё время на Первой Мещанской, еще в старом доме?

Мы жили в новом доме, на «полкомнаты» – половина комнаты была наша, а половина – Гиси Моисеевны. За ширмой. Но это не было трагедией. Тогда это всё воспринималось очень естественно.

Гися Моисеевна – это очень оригинальный человек. У нас были прекрасные отношения…

Она меня учила мудрости – жизненной, женской. К сожалению, ее уроки не пошли впрок.

Когда я уже постоянно жила в Москве, то бывало так. Володя мог позвонить и сказать: «Я еду». Потом через пятнадцать минут позвонит: «Я уже выезжаю». Еще через пятнадцать минут: «Я уже еду». И так могло продолжаться весь вечер. У него действительно было много друзей, заговаривался – но обязательно звонил через каждые десять-пятнадцать минут. Вот тогда была придумана такая хитрость. Звонок – подходит Гися Моисеевна: «Вовочка, а Изы нет. Я не знаю, Вовочка, куда она ушла! Она оделась как экспонат и ушла». И Володя тут же мчался домой…

У них был телевизор – тогда это была большая роскошь. Миша – сын Гиси Моисеевны – старый кавээнщик, и мы смотрели все его выступления. Она очень интересно говорила: «Изочка, сегодня я поняла, что Бога нет». Я спрашиваю: «Почему сегодня?…» – «Как же? Всё показали! Входит человек в поле, ставит пылесос и достает нефть! Где же Бог?»

– А когда вы переехали в Ростов-на-Дону?