Все нечестные святые

Даниэля вдруг охватило чувство вины, оно легло на плечи еще более тяжким грузом, чем сама икона; он понял, что не может бросить образ на улице и подвергнуть его воздействию стихии. Мальчик решил дождаться утра, когда вернется священник, даже если тогда ему придется сознаться в краже. Приятели его бросили, но Даниэль остался ждать. Поднялся сильный ветер, в воздух полетели комья грязи, а Даниэль всё ждал. Разразилась буря, с неба посыпался град, и, дабы уберечь икону, мальчик закрыл ее собственным телом и стал ждать дальше. Градины били его по спине, а на память Даниэлю приходили все шалости и гадости, которые он успел натворить за свое детство, и осознание этого причиняло ему не меньшую боль. Каждый удар градины вызывал в его душе новое воспоминание и пробуждал всё бо́льшие угрызения совести. Потом небо очистилось, и Даниэль обнаружил, что легко может поднять икону: произошло чудо.

Он вернул образ на место и с тех пор и по сию пору являлся святым Бичо Раро. У него на плече осталось углубление, оставленное самой первой градиной – зримое напоминание о том, что раскаяние причиняет боль.

Теперь, ожидая появления Тони, Даниэль ощутил желание помолиться. Вообще-то он молился весь сегодняшний день и прервал это занятие лишь ради того, чтобы пойти вместе с Беатрис и Хоакином. Даниэль часто проводил в молитве целые дни напролет: он начинал молиться на рассвете, а заканчивал после заката. Он зажигал свечи и произносил слова прошений за свою семью и за каждого уже прибывшего пилигрима, а также за тех паломников, которые еще находились в пути.

Обычно за самого себя святой не просил.

За стенами Раки раздался голос Джудит, она спрашивала у пилигрима:

– Вы готовы изменить свою жизнь?

– Ну да, ну да, – ответил паломник.

Святой вновь вернулся к молитве. Некоторые святые особенно сильно почитают Бога, другие – Младенца Иисуса, третьи – какого-то особого святого, но Даниэль в своих молитвах предпочитал обращаться к Матери. В его душе в этом образе соединились Пресвятая Дева Мария и его собственная мать, которую он никогда не знал – Даниэль появился на свет из ее уже мертвого тела. Посему он молился так: «Матерь, помоги мне помочь этому человеку». А потом добавил: «Матерь, помоги мне».

Каждому пилигриму в Бичо Раро полагалось два чуда.

Первое чудо заключалось в том, чтобы сделать тьму внутри человека видимой.

Грусть немного похожа на тьму, потому что и то и другое зарождается одинаково. Маленькая, крошечная капля тревоги падает в нутро человека.

Печаль быстро закипает и начинает бурлить, а потом и брызгать во все стороны, сначала заполняя желудок, потом – сердце, потом – легкие, потом – ноги, потом – руки, потом подступает к горлу, потом принимается давить на барабанные перепонки, потом – распирать череп и наконец с шипением изливается из глаз. А вот тьма растет медленно, как сталагмит. Медленно, по капле вытекает она из тревоги и застывает на всё увеличивающейся, скользкой шишке боли. С течением времени тьма застывает на самых непредсказуемых уровнях, разрастается с такой скоростью, что ты и не замечаешь, как она заполняет все полости под кожей, да так, что человеку становится трудно, а то и невозможно двигаться.

Тьма никогда не закипает, тьма остается внутри.

Зато члены семьи Сория умели вытащить ее наружу и придать ей форму. Они, как и совы, чувствовали шевеление тьмы внутри пилигримов, когда та подползала ближе, и в их устах обещание дара звучало как песнь, слова которой были ведомы лишь им одним. Как только Сория принимал решение вытянуть из человека тьму, та немедленно начинала выползать наружу.

Когда Тони вошел в Раку, глаза Даниэля всё еще были закрыты, а голова опущена. Именно поэтому в тусклом свете сотни маленьких свечей Тони увидел не юного Даниэля Лупе Сория. Он увидел лишь святого.

У святого были длинные, темные волосы, разделенные на прямой пробор и лежавшие на плечах. Изнуренное лицо его было белым как мел, потому что его темную кожу покрывала краска, сделанная из растолченного в прах местного камня. Глаза святого темнели на бледном лице, точно глазницы черепа. С костяшек его пальцев глядели восемь широко открытых паучьих глаз. В полумраке святилища он походил не на человека, которого можно встретить на улице, а скорее на существо, которое вы вдруг обнаружили в темной комнате. Тони отметил, что изнутри Рака чем-то похожа на католические храмы, а на шее святого висят четки, однако это был вовсе не тот католицизм, поверхностным и равнодушным приверженцем которого являлся Тони, живя в Филадельфии.

Тони вдруг осознал, как холодно здесь, в сердце пустыни глубокой ночью. Ему начало казаться, что окружающие Деву Марию деревянные совы смотрят на него.

– Есть ли в тебе тьма? – спросил святой, не открывая глаз.

У Тони екнуло сердце; у него возникло неприятное ощущение, что эту историю он уже слышал, причем для одного диджея с радио, приехавшего в пустыню на «Меркури», она закончилась весьма плохо.