Все нечестные святые

Нам не дано вполне понять природу чудес. В этом заключается суть почти всех священных явлений; святые и чудеса принадлежат к другому миру и подчиняются совершенно другим правилам. Трудно с ходу определить, в чем заключалась причина загадочной левитации Джузеппе из Копертино. Всякий раз, когда он возносился на несколько футов над землей, зачастую во время проповеди, что именно им двигало: вера или законы физики? Временами он зависал в воздухе по нескольку часов, не успев закончить речь, и его товарищам-монахам приходилось ждать, пока он спустится и закончит свою мысль. Также сложно сказать, в чем польза чудес святой Кристины Бельгийской – в возрасте немногим более двадцати лет она восстала из мертвых, а потом время от времени прыгала в реку и позволяла течению нести себя к мельнице, прямо под лопасти мельничного колеса. Святая крутилась на этом колесе, после чего выныривала целая и невредимая: чудо. Или, например, история святого Антония Падуанского. Чудеса, творимые им, были разнообразны и все выше человеческого понимания, но, пожалуй, самым непостижимым является проповедь рыбам. Не найдя людей, к которым можно было бы обратиться с наставлением, святой стал читать проповедь, стоя у края водоема, после чего из воды выглянул целый косяк рыб, чтобы его послушать, – сложное для понимания чудо, ибо рыбы не имеют души, которую можно спасти, и лишены голоса, которым можно вразумлять неверующих.

По сравнению с этим чудеса Сория были вполне приемлемы. И всё же порой пилигримы Бичо Раро становились до невозможности безобразными, жутковато светящимися, чрезвычайно практичными или до неприличия проказливыми. Некоторые обрастали перьями, другие съеживались до размеров мыши. Иногда их тени оживали и весело носились вокруг своих хозяев. Иногда на телах паломников образовывались незаживающие раны. Однако все эти странности вовсе не являлись случайным наказанием, скорее, они служили посланием, особенным для каждого пилигрима. Воплощенная тьма становилась вполне конкретной загадкой, решив которую паломники получали духовный инструмент, необходимый, чтобы двигаться дальше.

Каждое творимое Сория чудо имело одну главную цель: исцелить душу человека.

С прошлой ночи Даниэль Сория повторял эту истину снова и снова. Это испытание – вовсе не наказание, напоминал он себе. Это испытание – чудо.

Вот только он не чувствовал ничего чудесного.

Он сидел скрестив ноги перед костерком, один, посреди ночной пустыни. Несмотря на сильный холод, Даниэль не рискнул развести огонь побольше, потому что его воображение сразу рисовало мрачную картину: Хоакин отправляется искать дорогого кузена, презрев все предупреждения, и таки находит его, заметив свет костра. Так что Даниэль поддерживал совсем крошечный огонек и сидел, прижав ладони к еще теплой земле.

Тьма стояла кромешная. Хотя Даниэль сидел в маленьком оранжевом круге света, исходящем от еле теплящегося костра, всё вокруг виделось ему будто через дымку.

Даниэлю казалось, что даже свет огня видится ему не таким ярким, как накануне. Словно между ним и огнем висело тонкое покрывало, а по обеим сторонам от него раскинулись еще два занавеса поплотнее, и они медленно смыкались. Возможно, думал Даниэль, они действительно стянулись чуть ближе друг к другу с тех пор, как он покинул Бичо Раро. Он не представлял, что станет делать, если ослепнет в дикой пустыне.

Даниэль знал, что чудеса призваны чему-то научить пилигримов, помочь им понять самих себя. Взять, к примеру, Тони и его внезапный гигантизм. Даниэль предполагал, что Тони – человек известный. Сам он его не узнал, но за свою жизнь успел насмотреться на многих прошедших через Бичо Раро знаменитостей и научился подмечать манеру держаться и одеваться, свойственную публичным персонам. Так что Тони, в глубине души тяготившийся всеобщим вниманием, получил чудо, сделавшее его гораздо большим объектом внимания, чем прежде. В данном случае цель чуда ясна: если Тони научится жить как великан, то снова сможет жить как человек.

Значит, резко падающее зрение Даниэля тоже должно его чему-то научить; беда заключалась в том, что он никак не мог понять, что бы это могло быть. До сих пор ему казалось, что он неплохо себя знает, и всё же смысл происходящего с ним от юноши ускользал. Возможно, эта тьма должна научить его доверию, или смирению, или отчаянию. Ничто из этого не казалось очевидным. Быть может, какой-то другой изгой в два счета определил истину, как сам Даниэль легко понял значение воплощенной тьмы Тони. Но наблюдать за Даниэлем было некому, а именно этого он и добивался.