Всё нормально

В отличие от западных, в советских школах у учеников не было шкафчиков для вещей, так что портфель с учебниками, тетрадями, пеналом и отдельный мешок с физкультурной формой приходилось таскать на себе и за собой. Правда, советские учебники были значительно меньше форматом, чем современные. Их выдавали бесплатно. Но щедрость Министерства просвещения СССР отнюдь не являлась воплощением высоких коммунистических идеалов – это была мера, обусловленная нехваткой бумаги в стране. В конце учебного года книги сдавались обратно в библиотеку, а в сентябре они же, изрядно потрёпанные, выдавались следующему классу. Год за годом в учебниках рос культурный слой пометок и клякс, портретов Гоголей с гитлеровскими усами и Ньютонов с фингалами – так поколения скучающих школьников мстили ненавистной образовательной системе. Ответы на задачи и упражнения тоже часто оказывались вписаны предыдущими арендаторами. Это было неудобно, поскольку не хватало стопроцентной уверенности, что заметки сделаны ответственным товарищем, а не каким-нибудь придурком-двоечником, решившим таким образом обессмертить себя и своё невежество. Поскольку наша школа была маленькая, мне удалось несколько раз идентифицировать прежних владельцев моих учебников. Все они были исключительно тупицами или гопниками.

Как и сегодня в России, в советской школе знания оценивались по пятибалльной системе. Самой плохой оценкой была двойка. Чтобы получить единицу, или в обиходе «кол», нужно было сильно постараться. К примеру, усугубить своё совершенное незнание урока каким-нибудь выдающимся проколом в поведении. «Кол» был не столько оценкой, сколько вердиктом окончательной безнадёжности.

Оценки ставились в дневник, который следовало носить с собой каждый день. Вся жизнь советского школьника регламентировалась этим еженедельником. По сей день, когда я, закрыв глаза, представляю себе календарь на будущую неделю, то вижу разворот дневника: три дня на одной странице и три на другой. Выходя к доске, ученик брал с собой дневник и клал его на учительский стол. Учитель оценивал ответ и ставил отметку в дневник и одновременно в классный журнал. Туда же заносились и так называемые замечания для родителей о поведении их отпрыска. Обычно это было что-нибудь вроде: «Безобразно вёл себя на уроке музыки», «Весь урок ковырял в носу» или ещё более тревожное: «Родители! Просьба срочно прийти в школу на встречу с директором!»

Родители должны были ознакомляться с содержанием дневника каждую неделю и подписывать его. Можно написать целые тома о трюках, изобретённых советскими школьниками с целью скрыть от взрослых неприглядную правду: дневники терялись, оценки исправлялись (как правило – тройки на пятёрки), страницы случайно склеивались между собой. Подделка родительских подписей стала практически индустрией. На два класса старше нас учился мальчик по имени Валера, достигший в этом деле исключительного мастерства. Спрос на его услуги был колоссальным. Интересно, чем он сейчас занимается? Столь одарённый человек, несомненно, должен был далеко пойти.

Я не прибегал к таким ухищрениям. Во-первых, получая нормальные отметки, а во-вторых, в семье от меня не ждали многого. Бабушка полагала, что ум и талант проявляют себя через поколение. И поскольку мой отец был чрезвычайно одарён, то на мне «природа отдыхала». Какие бы отметки я ни приносил, меня не хвалили, но и не ругали.

Моя первая двойка не заставила себя ждать: я получил её во втором классе за неожиданный диктант, который с треском провалил. Такого ужаса я не испытывал ещё никогда в жизни. Я плакал и умолял Екатерину Александровну не ставить постыдную оценку в мой дневник, но, увы, тщетно.

Я долго собирался с духом, чтобы признаться бабушке и родителям в своём позоре, и наконец решился, ожидая заслуженного разноса. К моему величайшему удивлению, никакой бурной негативной реакции не последовало, а напротив, мне сказали, что не стоит так сильно переживать и что всё будет хорошо. Но, к сожалению, было слишком поздно: я уже глубоко погряз в ненависти к самому себе. Поэтому я отправился во двор, сел на скамейку, скрестил руки и, упиваясь собственным горем, смотрел, как бегают и играют другие дети. «Ишь, как радуются, – думал я. – Гады!»

* * *

Почти каждый день после школы мы с Вовой ходили гулять – то в Таврик, то на площадку во дворе, то просто по улицам. А иногда мы отправлялись в путешествие по крышам. Мы выбирали какое-нибудь здание в районе и поднимались на самый верхний этаж. Чёрные лестницы, которыми до революции пользовалась прислуга, обычно имели выход на чердак, часто не запиравшийся. Отыскав такой, мы выбирались на крышу и, поскольку дома старого Петербурга строились почти вплотную друг к другу, без особых усилий переходили с одной крыши на другую, пока не упирались в перекрёсток.