Всё нормально

На следующий день мне исполнялось девять лет. Это означало, что я стану практически взрослым. Ко мне на день рождения придут друзья, вернее, те из них, кто «хорошо воспитан» и «из приличной семьи». Мы будем играть в конструктор, смотреть диафильмы и есть пирожные «Картошка» из кафе «Север».

Но это всё завтра, а пока мы стоим и ждём пятнадцатого троллейбуса, который должен отвезти нас в больницу Раухфуса. На прошлой неделе мне сделали операцию, и сегодня будет последняя перевязка.

Перед самым Новым годом – подходящий момент, ничего не скажешь – бабушка сообщила, что мне будут делать обрезание. Когда я спросил, что это такое, она сказала:

– Ничего страшного. Тебе просто подрежут кожу на конце пипочки.

– Зачем? – спросил я, холодея от ужаса.

– Если этого не сделать, можно стать инвалидом, – ответила она, не вдаваясь в подробности.

Я хорошо знал, кто такие инвалиды. Это люди без рук и без ног, которые просят милостыню на вокзалах. Но даже если допустить, что у кого-то из них и отсутствовала часть пипочки, то я-то тут при чём? Моя была целой и невредимой и прекрасно функционировала.

К сожалению, так же хорошо, как и то, кто такие инвалиды, я знал, что любые обсуждения и пререкания бессмысленны. У нас в семье было заведено: взрослые всегда знают, как лучше, и детям не следует докучать им ненужными вопросами. Это всем экономит время, силы и нервы.

Однако в неполные девять лет я уже начал догадываться, что далеко не всегда взрослые знают, что делают, а иногда могут просто облажаться. Например, на прошлой неделе из-за того, что анестезиолог неплотно наложил мне маску, я засыпал целую вечность, нервно блуждая взглядом по белому потолку операционной. У врача, который делал мне потом перевязку, руки тоже явно росли из одного места, потому что то место, которое он перебинтовал, долго болело так, что писать было сущей пыткой – каждый раз я плакал. Поэтому мне пришлось провести целых пять дней в палате, заставленной железными кроватями, на которых отдыхало ещё человек двадцать юных калек вроде меня.

Позже я узнал, что бабушка попросила хирурга подрезать так, чтобы «выглядело не как у еврея». Достаточно того, наверное, рассуждала она, что мальчик и одетым похож на представителя этого древнего народа: зеленовато-карие глаза, тёмные кудряшки и оттопыренные уши. А так хотя бы сохранялась иллюзорная надежда опровергнуть подозрения, сняв штаны.

Троллейбуса всё не было и не было. От нечего делать я стал читать наклеенную на стене рядом с остановкой «Комсомольскую правду», но это мне быстро наскучило. В «Правдах» никогда не печатали ничего интересного – одни нудные политические речи руководителей партии и бесконечные отчёты: например, об увеличении объёма производства хлопчатобумажных тканей на 24,8 процента на одной из фабрик города Иваново или о присвоении звания Героя Социалистического Труда за самоотверженную работу и высокие показатели в соцсоревновании доярке краснодарского совхоза имени Лопе де Вега Розе Меньшовой.

Хирургические страдания на прошлой неделе не были первыми в моей жизни. Два года назад бабушка решила, что причиной моих постоянных простуд являются увеличенные аденоиды, которые необходимо срочно удалить. По знакомству она устроила меня в стационар Ленинградского института уха, горла и носа, атмосфера которого вполне соответствовала его мрачному названию. Я пролежал там четыре дня, в полном одиночестве, поскольку даже маленьких пациентов было нельзя навещать. Но для меня, шестилетки, наистрашнейшим испытанием оказалась сама процедура. Её производила какая-то выдающаяся профессор. Меня уложили на операционный стол, и вокруг сгрудилось человек двадцать студентов в белых халатах и шапочках. Профессор ткнула меня иголкой с обезболивающим, а затем залезла в горло длинным металлическим крючком и, не моргнув глазом, выдернула один за другим мои покрытые гноем и кровью аденоиды, гордо выложив их на эмалированный лоток. Онемевший от ужаса, я наблюдал, как взрослые незнакомые мне дяди и тёти выхватывали друг у друга тарелочку и с энтузиазмом рассматривали мои ещё тёплые органы, облизываясь, как людоеды.

Скучая на остановке в ожидании троллейбуса, я стал думать о будущем. Нет, не о завтрашнем дне рождения, не о том, как пройдёт третья четверть, и даже не о долгожданном лете и Олимпиаде-80, нет. Я попытался представить себе совсем далёкое грядущее.

Наступил первый год на цифру восемь. Восьмидесятые шли всего лишь одиннадцать дней, но жизнь, казалось, перешагнула порог обыденности – словно будущее было уже здесь. А через двадцать лет и вовсе наступит новый век, когда я стану старым, без пяти минут двадцатидевятилетним. Я представил себя солидным длинноволосым мужчиной с усами. Все самые крутые и знаменитые взрослые дяди носили усы и длинные волосы, как солист популярного вокально-инструментального ансамбля «Песняры».