Все новые сказки

— А я сюда никогда не залезал, — сказал Робби, догнав Леонарда.

— И я тоже, — покачал головой Эмери.

— А я залезал, — и Леонард улыбнулся. — Всего один раз. Вместе с Мэгги.

Над куполом Капитолия висела полная луна, такая яркая на беззвездном небе, что Робби смог прочесть надпись на коробке в руках Леонарда. «МАРГАРЕТ БЛИВИН».

— Ее прах, — Леонард поставил коробку, снял крышку. Внутри лежал пластиковый пакет. Леонард раскрыл пакет, снова подхватил коробку, распрямился. — Она просила меня развеять пепел здесь. А я решил, что мы должны сделать это втроем, вместе.

Он запустил руку в пакет, сжал кулак; передал коробку Эмери: тот молча кивнул и сделал то же самое. Повернулся к Робби:

— И ты давай…

Робби замялся, но опустил руку в коробку. Внутри было что-то колючее — больше похоже на песок, чем на пепел. Подняв глаза, Робби увидел, как Леонард шагнул к краю крыши, запрокинул голову, уставился на луну. Отвел руку назад, швырнул пепел в небо, наклонился за другой пригорошней.

Эмери покосился на Робби, и оба разжали руки.

Робби смотрел, как пепел струится меж его пальцев — точно мошки разлетаются.

Развернулся, взял еще.

Когда коробка наконец опустела, Робби распрямился, тяжело дыша. Провел рукой по глазам. Он никак не мог взять в толк, в чем дело, — то ли оптический эффект от луннного света, то ли ветер разыгрался, но всюду вокруг них, куда ни глянь, в воздухе трепетали крылья.

Джо Хилл Дьявол на лестнице Перевод Майи Глезеровой [143]

Я родился

в Сулле Скале

в семье обычного каменщика.

Деревня

моя гнездилась

среди островерхих хребтов,

высоко над Позитано, и холодной

весной облака ползли вдоль улиц, как

вереницы призраков. От Сулле Скале до мира

внизу было ровно восемьсот двадцать ступенек. Я их

преодолевал раз за разом вместе с отцом, примеряясь

к его шагу, от нашего дома в небесной вышине и обратно.

После его смерти я нередко одолевал их в одиночку.

Вверх

и вниз,

таская груз,

покуда не начнет

казаться,

что с каждым шагом

кости в коленях

стесываются

до острых белых

щеп.

Крутые

склоны путано

усеяны щербатыми

ступеньками, где-то — из

кирпича, кое-где — из гранита.

Тут — мрамор, там — известняк, глиняные

плитки и местами древесина. Когда нужно было

выложить новую лестницу, отец выкладывал. Когда

ступени вымывали весенние ливни, ему приходилось

их подправлять. Многие годы у него был мул, таскавший

камни. Он сдох, зато остался я.

Я его

ненавидел, само

собой. У него были кошки,

и он им пел, и наливал в миски

молоко, и рассказывал дурацкие истории,

и гладил, держа на коленях. И когда однажды

я отшвырнул одну — не помню, за что — он швырнул

на пол меня и велел не притрагиваться к его деткам.

Так что я

таскал его камни, хотя

должен был таскать учебники,

но не стану врать, будто ненавидел его

за это. От школы не было проку, я ненавидел

учиться, ненавидел читать, остро страдал от удушливой

жары единственного на всю школу класса, хорошего

в нем — только кузина Литодора, которая читала вслух

малышне, очень прямо сидя на стуле, высоко задрав

подбородок, так что было видно белое горло.

Я часто

представлял,

что ее шея так же

прохладна, как мраморный

алтарь в нашей церкви, и хотел

преклонить на ней чело, как делал

это у алтаря. Она читала тихим мерным

голосом, как раз таким, каким в мечтах

вам, больному, говорят, что скоро вы поправитесь

и вместо лихорадки ощутите сладостный жар ее тела.

Я бы и книги полюбил, если бы она читала их вслух,

сидя у моей кровати.

Я знал

каждую ступеньку

между Сулле Скале и Позитано,

длинные пролеты, что обрывались в ущелья

и спускались в туннели, проложенные в известняке,

среди фруктовых садов и развалин заброшенной бумажной

фабрики, среди водопадов и заросших ряской прудов.

Я продолжал взбираться и спускаться по этим

ступеням и ночами, в моих снах.

Дорога, по

которой мы с отцом

ходили чаще всего, шла мимо

странно выкрашенной красной калитки,

преграждавшей путь к неровной лестнице.

Я думал, она ведет к чьей-то вилле, внимания не

обращал, пока, спускаясь с грудой великолепного мрамора,

не остановился однажды, привалился передохнуть,

и калитка вдруг поддалась и отворилась.

Отец

плелся

сзади, отстав

ступенек на тридцать.

Я вошел внутрь посмотреть,

куда ведет эта лестница. Я не увидел

ни виллы, ни виноградника, только лестницу,

которая терялась в самых отвесных из всех обрывов.

«Отец, —

позвал я, когда

он был уже близко,

шлепанье шагов эхом

отскакивало от скал, из

груди вырывался хриплый свист. —

Ты когда-нибудь сходил по этой лестнице?»

Когда

он увидел

меня за калиткой,

он побледнел и, резко

схватив за плечо, вытолкнул обратно.

Спросил: «Как ты открыл красную калитку?»

«Она

была открыта,

когда я подошел, —

ответил я. — Разве ступеньки

не ведут вниз, до самого моря?»

«Нет».

«Но кажется,

будто они спускаются

прямо к подножию скал».

«Они

ведут куда

дальше, — сказал

отец и перекрестился.

Потом продолжил: — Калитка

всегда заперта». И посмотрел на меня

в упор, белки его глаз светились. Никогда прежде

я не видел, чтобы он смотрел на меня вот так, никогда

я не думал, что увижу, как внушаю ему страх.

Литодора

рассмеялась, когда

я рассказал ей об этом,

и ответила, что отец мой стар