Все о Томе Сойере и Гекльберри Финне (сборник)

Том сказал, что это был ненастоящий король и по нему нельзя судить обо всех остальных. Но как он ни пытался убедить Джима — всё без толку. Джим, он такой — уж если что–то решил, значит, раз и навсегда. Он сказал, что с революцией забот и хлопот не оберёшься, а когда закончим, обязательно появится наш старый король и всё испортит. Это уже было похоже на правду, и мне сделалось не по себе. Я подумал: а не слишком ли мы рискуем? — и перешел на сторону Джима. Жалко было снова огорчать Тома — ведь он так надеялся и радовался; но сейчас, когда вспоминаю, каждый раз думаю, что всё к лучшему. Короли не по нашей части. Мы к ним не привыкли и не знаем, как сделать, чтобы король сидел тихо и был доволен. Да и жалованье они вроде бы никому не увеличивают, и за житьё во дворце не платят. Сердце–то у них доброе, и бедных они жалеют, и благотворительными делами занимаются, и даже подаяние собирают — уж это я точно знаю; но им самим это ничего не стоит. Они просто делают вид, что экономят, только и всего. Если королю приспичит переправиться через реку, он возьмёт десяток кораблей, не меньше, и не важно, что паром рядом. Но самая большая беда — их ни за что не утихомиришь. Вечно они беспокоятся, кому передать корону, а стоит это уладить — им ещё что–нибудь подавай. И всегда норовят оттяпать чью–нибудь землю. Конгресс — одно сплошное наказание, да и то с ним лучше. По крайней мере, всегда знаешь, чего от него ожидать. И можно его поменять, когда захочешь. Новый наверняка будет хуже прежнего, зато хоть какая–то перемена, а с королём такое не пройдет.

Пришлось Тому отказаться от революции. Он и говорит: раз так, давайте поднимем восстание. Ну, мы с Джимом согласились, да сколько ни думали, не смогли придумать, из–за чего восставать. Том стал было нам объяснять, но без толку. Пришлось ему согласиться, что восстание — это ни то ни сё, как головастик без хвоста. Обычный головастик — это просто бунт, когда хвост отвалится — это восстание, а когда и лапки отросли, и хвост отвалился — это уже революция. Погоревали немножко, но ничего не поделаешь, пришлось и эту затею оставить.

— Ну, — спрашиваю, — а дальше что?

Том и говорит, что у него в запасе остался ещё один план, в чём–то даже самый лучший, потому что главное в нём — тайна. Во всех предыдущих главное — слава. Слава, конечно, штука важная и ценная, но для настоящего удовольствия тайна всё–таки лучше. Не было нужды нам рассказывать, что Том Сойер любит тайны, — это мы и так знаем. Чего он только не сделает ради тайны! Такой уж уродился. Я и спрашиваю:

— Что же это за план?

— Просто отличный, Гек! Давайте устроим заговор.

— А это трудно, масса Том? А у нас получится?

— Ещё бы, это всякий сможет.

— А как его делают, масса Том? Что значит заговор?

— Это когда замышляют что–то против кого–то, тайно. Собираются ночью в укромном месте и замышляют. И уж конечно, в масках, с паролями и всё такое прочее. Жорж Кадудаль[1] устраивал заговор. Не помню, в чём там было дело, но у него получилось. И у нас тоже получится.

— А много для этого нужно денег, масса Том?

— Денег? Да ни единого цента, если только не возьмёшься за дело с размахом, как в Варфоломеевскую ночь.

— А что за ночь такая, масса Том? Что тогда случилось?

— Точно не знаю, но они взялись за дело с размахом. Это было во Франции. Кажется, пресвитериане вырезали миссионеров.

Джим огорчился и говорит с досадой:

— Значит, не выйдет у нас никакого заговора. Пресвитерианцев у нас полно, а миссионеров нет.

— К чёртовой бабушке миссионеров, зачем они нам?

— Как зачем? Как же вы собрались устраивать заговор, масса Том, если у нас только половина того, что нужно?

— Да неужто мы не найдём кого–нибудь вместо миссионеров?

— А это будет правильно, масса Том?

— Правильно? Не важно, правильно или нет. Чем больше в заговоре неправильного, тем лучше. Нам осталось только найти кого–нибудь вместо миссионеров, а потом…

— Но, масса Том, разве они согласятся, пока мы им не объясним, что по–другому нельзя, что мы не нашли ми…

— Замолчи, слушать надоело! Никогда ещё не встречал такого негра — только и знает, что спорить, а сам не понимает, о чём ему толкуют. Если помолчишь минутку, я устрою такой заговор, которому Варфоломеевская ночь в подмётки не годится, и притом без единого миссионера.

Джим понял, что ему лучше не вмешиваться, но продолжал ворчать себе под нос, как у негров водится, что ничегошеньки не стоит заговор, если его устраивают не по правилам, а собирают из чего под руку попадется. Том его не слушал, и правильно делал: с негром надо как с ребёнком, пускай себе бормочет, пока самому не надоест.

Том уставился в землю, подпёр рукой подбородок и как будто позабыл о нас и обо всём вокруг. А когда поднялся и стал ходить взад–вперёд по песку, качая головой, я сообразил, что заговор уже зреет. Растянулся на солнышке и уснул — ведь я пока здесь не нужен и могу отдохнуть. Вздремнул часок, а когда проснулся, Том уже был готов и всё продумал.

Глава 2