«Все объекты разбомбили мы дотла!» Летчик-бомбардировщик вспоминает

Из другого экипажа спаслись на парашютах из горящего самолета летчик младший лейтенант Казаченко, штурман Орлов М. Д. и воздушный стрелок Табакин В. Ф., а тяжелораненый стрелок-радист Лермонтов сгорел вместе с упавшим самолетом[175].

Когда Казаченко, Орлов и Табакин собрались все вместе, штурман Орлов пристально посмотрел на Казаченко, как будто видел его в первый раз.

— Ты что на меня уставился? — спросил Казаченко.

— Хочу запомнить лицо человека, который спас мне жизнь, — ответил Орлов.

Боевые действия бомбардировщиков по поддержке контрнаступления наших войск на Орловский выступ были совсем нелегкими, хотя именно так понимают в широкой массе читателей под впечатлением утверждения о завоевании господства в воздухе на Курской дуге и действительно впечатляющих успехов наземных войск и авиации.

Это были напряженные и упорные бои. Войска и объекты противника плотно прикрывались несломленной системой огня зенитной артиллерии и истребителями. Искусно маневрируя, противник быстро сосредоточивал на направлении наших ударов значительные силы истребителей и активно противодействовал нашим бомбардировочным ударам.

Вечером на совещании руководящего состава командир полка провел обсуждение причин и анализ потерь бомбардировщиков и летного состав за последнюю неделю. Причинами этих потерь были усиление противодействия вражеских истребителей, недостаточное прикрытие бомбардировщиков истребителями сопровождения и выполнение каждого удара по цели с трех заходов.

Тактика нанесения ударов бомбардировщиками с нескольких заходов увеличивала продолжительность подавления артиллерии и опорных пунктов противника и воодушевляла нашу атакующую пехоту. Однако наши действия при этом лишались внезапности, и запаса боеприпасов бомбардировщикам хватало на отражение атак истребителей только на двух заходах на цель, а на третьем заходе, израсходовав боеприпасы, бомбардировщики часто оставалась беззащитными и поэтому несли потери.

Кроме того, на совещании было установлено, что удары по резервам целесообразно наносить с одного захода, потому что танки и автомашины противника после первого удара начинали рассредоточиваться, из-за чего эффективность ударов на втором и третьем заходах резко снижалась.

— Командир эскадрильи Кондрашов, в чем вы видите причины наших отдельных потерь и неудач в последние дни? — спросил Бебчик.

— Причин называлось много, но, по моему мнению, в результате чрезмерной централизации управления мы стали жертвами концентрации и специализации ошибок.

— Централизация требует дисциплины, — заметил командир полка.

— Это ясно, но мне, как командиру эскадрильи, для успешного выполнения боевой задачи должна быть предоставлена и инициатива в решении того, как я должен использовать бомбардировщики, экипажи и боеприпасы для успеха в бою. А меня кругом сковывают: бомбовая зарядка такая-то, боевой порядок, высота удара, направление захода на цель, направление ухода от цели и количество заходов — все регламентируется сверху. Из такой постановки выходит, что я совсем дурак и на мою сообразительность не надеются, — сказал Кондрашов.

При подведении итогов командир полка приказал удары по артиллерии и опорным пунктам продолжать наносить с трех заходов, но экономить боеприпасы, а удары по резервам, переправам, железнодорожным станциям выполнять с одного захода.

Ошибки в боевых вылетах разобрали, причины установили, мероприятия наметили. Но война диктовала свои законы. Приходилось выполнять боевые задачи и вести воздушные бои в условиях подавляющего превосходства противника и в очень сложных метеоусловиях, когда нельзя, но надо. Выводы — одно, а возможности — другое, и тут помогали смелость, хитрость и везение.

Обсуждали потери и среди летного состава. Расспрашивали о воздушном бое стрелков из экипажа Стебы и оставшихся в живых членов экипажей со сбитых самолетов.

— Выпрыгнул я из горящего самолета, и повисла моя жизнь на стропах парашюта, — рассказывал штурман Орлов. — Стало так тихо, что почувствовал я себя счастливым, но ненадолго. Как начали меня обстреливать «фоккера», я — скользить. После приземления отстегнул парашют и спрятался в первой же попавшейся воронке, а истребители противника меня и здесь проштурмовали, да не попали.

К потерям привыкнуть нельзя. Из прошлого опыта было известно, что погибших в боях летчиков, штурманов и стрелков вспоминали все реже. Время размывало память и тем самым предоставляло какое-то забвение и надежду живым. Однако гибель семи человек и потеря четырех бомбардировщиков за один вылет переживались всеми достаточно тяжело. У некоторых появился страх. Страх как любовь: то разрастается, то угасает. Из опыта было известно, что чувству страха были подвержены почти все, а способность преодолевать его зависела от настроения. Для этого нужен был успешный боевой вылет. Исправных самолетов осталось мало.