«Все объекты разбомбили мы дотла!» Летчик-бомбардировщик вспоминает

Так как наш аэродром оставался неприкрытым с фронта своими войсками, 15 октября полку приказали перелететь в Каширу, а затем в Гридино. С запада хорошо слышалась канонада наземного боя. Но низкая облачность не позволяла нам взлететь в течение всего дня.

Вечером командир полка приказал под каждым самолетом выставить дежурного моториста со спичками и бензином, для того чтобы поджечь самолеты в случае прорыва немцев на аэродром.

Весь день через аэродром брели в сторону Серпухова на восток разрозненные группы и одиночные солдаты, потерявшие в боях свои части. Заросшие, измученные, в грязных шинелях, с кое-как перевязанными ранами и потухшими глазами, они ничего не просили, только спрашивали, как пройти на Серпухов.

— Надо этот поток направить в обход аэродрома, — обратился командир эскадрильи Лесняк к начальнику штаба.

— А чем они тебе мешают? — спросил Стороженко.

— Не мешают, а своим видом и отходом отрицательно влияют на настроение нашего личного состава, — ответил Лесняк.

— Ладно, сейчас прикажу выставить с западной стороны аэродрома пост и заворачивать всех в обход, — согласился Стороженко.

Когда вечером отправляли разведгруппу в сторону Высокиничей, ее командиром был назначен капитан Рябов.

С утра 16 октября мимо нашего аэродрома в направлении Кузьминичей проходили части стрелковой дивизии, для того чтобы занять неприкрытый участок фронта от Тарусы до Высокиничей. Солдаты были все пожилые, но хорошо вооруженные, дисциплинированные и бодрые.

Во второй половине дня погода немного улучшилась, и полк перелетел в Гридино, так как в Кашире аэродром был слишком маленький.

Исправных самолетов осталось только два. Инженер полка Римлянд и весь технический состав день и ночь работали, чтобы восстановить поврежденные в боях самолеты. В тот же день, сразу после посадки в Гридино, командир полка приказал мне перегнать самолет СБ, с отбитой зенитным снарядом кабиной штурмана, на центральный аэродром Москвы для ремонта на авиационном заводе.

Сев в кабину, я обнаружил, что мои ноги на педалях находятся впереди самолета, а на искореженной приборной доске находятся только указатель скорости и высоты. Штурман Желонкин разместился со стрелком-радистом в задней кабине, и мы взлетели. Так как самолет без кабины штурмана выглядел довольно странно и необычно, и мог быть принят нашими зенитчиками за немецкий, мы летели на малой высоте и периодически подавали сигнал: «Я свой самолет». Железнодорожные станции и пути от Москвы в сторону Рязани и Горького были забиты эшелонами с эвакуирующимися. Люди сидели с узлами и всякими вещами на открытых железнодорожных платформах и на крышах вагонов.

По шоссе мчались грузовики и автобусы с покидающими Москву людьми.

На авиационном заводе нас приняли приветливо. Рабочие на руках закатили самолет в ближайший цех, и бригадир пообещал к вечеру поставить на бомбардировщик новую кабину и отремонтировать все неисправности.

Пока ремонтировали самолет, мы с Желонкиным пошли пройтись по Москве. На улицах и в метро царило возбуждение. Люди с чемоданами, мешками и сумками спешили к центру, а от центра — к Казанскому и Курскому вокзалам. Ехали на открытых грузовиках, в перегруженном городском транспорте, на крышах автобусов и троллейбусов. Только на Красной площади было строго и спокойно.

Обойдя Кремль, мы вышли на Каменный мост и остановились. Москва, тревожная и возбужденная, нервно гляделась своими мостами и Кремлем в колеблющееся зеркало Москвы-реки.

На другой день утром рабочие вручили нам самолет. Свое слово они сдержали. Бомбардировщик стоял как новенький. Дружеские рукопожатия с рабочими, пожелания крепче бить фашистских захватчиков, и через тридцать минут мы уже летим в Гридино.

Жители Москвы и учреждения продолжают эвакуироваться. Грустно. Тяжело. Но мы еще повоюем и Москвы фашистам не отдадим.

От непрерывных дождей летное поле аэродрома Гридино размокло, из-за чего пять дней мы не могли летать. За эти дни техники восстановили четыре самолета, и в полку стало уже пять исправных бомбардировщиков.

В 20-х числах октября комиссар Куфта зачитал перед строем воззвание Военного совета Западного фронта. В нем говорилось: