Все очень непросто

— Да, все, все. Одоровская сказала, если Зураб будет — приду.

— А я буду? А я-то, наверно, и не буду, я только что ногу сломал.

Так мне эту гадость надоело вспоминать, прямо — тьфу! Да что там говорить! Где они все сейчас? Слепак этот, Зураб Моисеев сын, Одоровская? Кто их помнит?

А великолепная "Машина времени" через восемь дней свой двадцатипятилетний юбилей справлять будет. На Красной площади, между прочим. С нее началась эпоха темного царства, на ней и закончится.

Не всё, конечно, тогда так уныло было. С некоторых пор группа стала иногда неожиданные подарки получать: то афиши быстро напечатают, то костюмы приличные пошьют. Дело в том, что бывшие юные поклонники "Машины" как-то незаметно подросли, а некоторые из них за ум взялись и большими начальниками заделались. Вот и помогали по старой памяти, чем могли.

Пришел однажды Андрей на прием к чуть ли не замминистра, дела группы обсудить. Тот из-за стола встал, руку подал:

— Присаживайтесь, пожалуйста, дорогой Андрей Вадимович, какие проблемы? Я, — говорит, — помню, как мы с ребятами на ваш концерт по трубе лазали. Если вы по поводу аппаратуры, так я в три секунды все подпишу.

И действительно, все вопросы решил и подписал. Потом до дверей провожать пошел и спрашивает:

— Ну, а вообще, как оно, ничего? Андрей поблагодарил, конечно, говорит:

— Спасибочки, да все нормально, только шьют мне политический подтекст к простейшим песенкам. Глупость какая!

— Это про дождик что ли? Ха-ха-ха! Дураки какие! Да вы вниманья не обращайте — мало ли. Идите спокойно, творите, радуйте нас своими песнями.

Затем вспомнил что-то, оглянулся, дверь притворил и спрашивает:

— Ну, между нами, все-таки про кого? Про Гитлера или про Сталина?

Часто спрашивают, почему у "Машины" нет практически песен про любовь? Андрей считает, что, наоборот, все его песни о любви. Ведь он трактует это понятие значительно шире, нежели простоотношения, связывающие мужчину и женщину.

И еще, я думаю, любовь — это настолько интимное дело, что кричать о ней "под фанеру" во дворце спорта где-нибудь в Епидопельске по крайней мере бестактно.

Чудовищный шквал третьесортных песенок про "я тебя люблю" не только прививает дурной вкус, но и опошляет само чувство.

Конечно, глупо было бы требовать от поп-культуры доверительной любовной лирики, с которой обращаются к читателю хорошие поэты, ведь и обращаются они "один на один", а не к десятитысячной аудитории, но уж хотя бы можно было воздержаться от откровенного хамства и пошлости.

Однажды, будучи сильно влюблен, я попытался всерьез написать хорошие, добрые стихи о своих переживаниях. Мечтал вложить в них всю душу. Создать нетленное произведение. Старался изо всех сил целую неделю, но душу вложить так и не удалось. Все получалась какая-то пресная жвачка, и так я эти красивые слова замусолил и залапал, что и сама моя любовь к той девушке прошла, превратившись в стойкое отвращение.

Долго я мучился от собственной бездарности. Как же так, ведь все у меня для этого было: и переживания, и нежность, и кое-какая страсть, а лучшая песня всех времен и народов так и не вышла.

Но мы не привыкли отступать — так, кажется, пелось в ныне уже покойном киножурнале "Хочу все знать". Коль у меня не получилась лучшая песня, попробую-ка написать самую худшую.

Если вы думаете, что написать худшую песню проще простого, вы глубоко заблуждаетесь. Оказалось, гораздо труднее, чем я ожидал. Для начала пришлось себя представить лопоухим болваном, мучающим композиторов безумными текстами, вжиться покрепче в этот образ. Это-то мне удалось без труда. Достаточно было дня три к ряду посмотреть телевизионные музыкальные программы и выкурить четыре пачки "Беломора". Затем по всем правилам я должен был на последние деньги купить подержанную пишущую машинку или по крайней мере обзавестись парой толстых поэтических тетрадей. Выбрал второй вариант (по жабьему принципу). Дальше уже все как по маслу покатило: придумал "либретто", за каких-то два месяца облек его в поэзию при помощи силлабо-тонического стихосложения, отшлифовал по углам, подбил бабки, спустил на тормозах на мягких лапах, провентилировал вопрос, посмотрел на мир широко открытыми глазами, вызвал на ковер и изящно переписал одноцветной шариковой ручкой. Получился вот такой шедевр: