Все очень непросто

Девушка объясняет, что вот, мот, Макина де Тампо — советика. Я через нее наврал этому Мигедю, что еще в Москве о его чудном искусстве слышал.

Он рад, предлагает какой-нибудь коктейль за счет заведения. И тут я с ужасом понимаю, что не зною ни одного названия, вертится в уме "Даури" какие-то (это д позже вспомнив, что "Дайкири" — Хемингуэй очень любил).

Бармен показывает, что ничего страшного, может у сеньора какой свой рецепт имеется.

Я смотрю у него за спиной бутылок триста сверкает и все незнакомые. Наконец, любимый силуэт гостиницы "Москва".

Показываю на "Столичную" и три пальца. Он смотрит с уважением, наливает в узкий стакан А ведь надо-то коктейль, да и на три пальца маловато будет.

Смотрю опять знакомая бутылка, джин "Бифитер", я такой у Макара на даче видел, там мужик на этикетке идет с палкой и в шляпе.

Чуть-чуть "Бифитера" — бармен улыбается: оценил мой тонкий вкус, собака. Опять маловато. Тут уж я, не мудрствуя лукаво, говорю: — Давай еще две бульки "Столичной" и хорош! А потом для пафоса два кубика льда и соломинку.

Он доволен, я — тоже. "Грациас" — и пошел. Пока шел до стола, все это выпил.

Бармен еще немного с нашей девушкой поговорил, она к нам присоединилась, а он собрался мой коктейль повторить — видно в новинку ему.

Воровато озираясь, налил водки, джина, потом опять водки, попробовал, вроде не понравилось, потом просиял: конечно, а два кубика льда-то забыл. Положил два кубика, размешал, попробовал — Тьфу, — говорит по-испански, — какая гадость.

Так этого рецепта он в свои полторы тысячи и не записал.

Сам виноват — не надо было размешивать.

Проходит два дня. Все очень хорошо, сыграли еще один концерт, но, по мнению Директора, очень хорошо значит плохо. Любимое выражение его было: "Что, жить хорошо стали?" Собирается собрание. Выступает Директор: — С этого дня за границей могут пить только Андрей Вадимович, Александр Викторович и я, ваш покорный слуга. Остальные, то бишь, Капитановский, Ефремов и Зайцев выпивать права не имеют: штраф 700 песет.

Я прямо чуть сигарету не съел. Что же это такое? Деление на "чистых" и "нечистых"? Заяц потом отошел в сторону, шепчет — Пил, пью и буду пить! А жили мы в симпатичной трехэтажной гостинице. Я в одном номере с Директором. Потолок у нас покатый, типа "мезонин", и в нем окно имеется, на крышу выходит.

Приходим в номер, я молчу — обижаюсь. Директор говорит: — Ну чего ты? Тебе ж не пятнадцать лет! Я: — Что за дела? Почему это Макару, и Кутикову, и тебе можно, а мне, к примеру, — нельзя? Что за дискриминация такая? — Потому что Андрей меру знает и за Кутиковым никогда ничего этого замечено не было. А я, вообще, как ты знаешь, мало пью, ты же взрослый человек, а на тебя Зайцев смотрит.

Я говорю — Ты еще взрослей меня.

Он еще минут двадцать мне вкручивал, потом дверь запирает, достает "Лимонную" с винтом, которую из Москвы для контакта с Испанской компартией привез: — На, наливай, пойми меня правильно.

Я смягчился, думаю может прав, и тут кое-что в окне замечаю.

— Валер, — говорю, — у тебя среди родственников не было сердечных болезней? Он говорит: — Вроде нет, а что? — Ты присядь, на всякий случай, — он садится, — а теперь обернись.

В плафоне над нашими головами двое "чистых", Андрей Вадимович и Александр Викторович, сидя на крыше, высунув языки, делают нам всякие рожи, видимо, "трезвые" абсолютно.

Директор посмотрел, спал с лица, говорит: — Налей-ка, брат, мне тоже.

Так в Испании закончилось борьба за трезвость. Но потом в Союзе сильно продолжилась.

Директор вообще обожал собрания собирать и всякие судилища устраивать.

Приходит однажды на Росконцерт бумага из милиции, вот, мол, ваш работник Буренков был задержан у станции метро, за киоском — мочился в неположенном месте.

У нас собрание сразу, суд. А происходит между концертами, все есть котят, но Директор настроен решительно. Наша костюмерша Танечка протокол ведет, подсудимый Буреннов, по кличке Дед, на скамье сидит. Директор прокурором выступает.

Дед — он, вообще то, рабочий, колонки у нас таскает. Судить его можно, как хочешь. Директор долго прокурорствовал, описывал преступление Деда, потом творит Ну, что Буренков, можешь сказать в свое оправдание? Деду самому смешно, но говорит чистосердечно.

— Трезвый был. Искал туалет, сил больше не было, зашел за метро "Текстильщики", а там менты меня и ждали.

Директор говорит — Ну, кто хочет выступить — случай безобразный.

А все на часы смотрят, как бы в буфете до концерта бутерброд перехватить.

— Нам это дело осудить надо. Позор проклятому Буренкову. Вот Андрей Вадимович в такой ситуации так бы не поступил, правда, товарищ Макаревич? Макар, клевый, говорит, глядя на часы: — Ну, почему?! Вот мне однажды приспичило, я зашел за Министерство культуры…

Так Деда и не расстреляли.

А в Испании еще случай был. Пошли мы с Андреем как-то вечером по Барселоне погулять. Он, когда настроение хорошее, даже в Союзе меня гулять берет, а уж в Барселоне сам бог велел.