Все оттенки черного

— Ну да, Чужого, или Демона, Дьявола, Сатаны. Повелителя Мух, Князя Мира, Владыки преисподней, Утренней Падающей Звезды, — Сорокин усмехнулся. — Черный ангел вместе с Пастырем Добрым и Ангелом Света заняты весьма благородным дельцем, отделением овец от козлищ в стаде покорной паствы. Шестой век представлял даже этого Повелителя Мух этаким вот кудрявым женоподобным красавцем, схожим скорее с античным богом, которые в то время еще не покинули окончательно руины своих языческих храмов во всей огромной Римской империи. Великое христианское искусство первых веков во всем сияло ясностью и миром. Все — свет, как видите. И даже вокруг самого Князя Тьмы. Нет даже и намека на надвигающиеся мрачные времена, когда за такую вот еретическую картину мастера могли, как полено, сжечь на костре. — Сорокин, склонив голову, задумчиво рассматривал фреску. — Мастер из Сан Аполлинаре Нуово так и остался неизвестным. Хотя это был великий художник, новатор. Но это и лучше, наверное.

— Отчего же? — спросила Катя.

— Ну, по крайней мере, таким образом он для нас остался полнейшей загадкой. А потом, есть такое поверье, что все, кто осмеливался изобразить Чужого привлекательным, прекрасным существом, кончали очень даже плохо. Мне Георгий рассказывал давно еще (Сорокин тут впервые упомянул имя покойного мужа Александры Модестовны) О Михаиле Врубеле. Он мемуары очевидца читал, посещавшего художника в доме умалишенных под Киевом. Прямо мороз по коже. Он сидел в карцере, обитом войлоком. Бросался на стены, потому что ему постоянно казалось, что по комнате ползают тысячи гигантских мокриц. Страшный конец для создателя «Демона» и «Принцессы Грезы», не так ли?

— Этот альбом Александра Модестовна любит частенько вот так же листать? — спросила вдруг Катя, помахивая кружевной закладкой.

— Иногда, когда приходит, точнее… когда раньше приходила проведать Леру. — Сорокин встретился взглядом с Ниной и тут же отвернулся.

— Костя, отличное вино, я, пожалуй, еще бы капельку выпила, — сказала она тихо.

— Вы назвали его Повелителем Мух, — Катя видела, что Сорокин понял, кого она имеет в виду. — А почему? Это ведь пьеса кажется, такая.

— Пьеса, точнее книга, тут ни при чем. Просто это бук» вальный перевод одного из его библейских имен. Точнее, толкование, данное переводчиком Библии четвертого века Евсевием Иеронимом, имени Вельзевул от древнееврейского «зебель» — «грязь, навоз, дерьмо». — Сорокин смотрел в окно. — Евсевий проводил параллель: откуда мухи — из грязи, из нечистоты. Значит, тот, имя которому «грязь», — их повелитель.

Сорокин налил себе еще водки.

— Вы превосходно разбираетесь во всем этом, Костя, — сказала Катя кротко. — Я, например, даже никогда и не слыхала про Евсевия Иеронима. Но тут мне сегодня Антоша тоже сюрприз преподнес неожиданный. Он прямо по вашим стопам идет. Представляете, по просьбе Юлии Павловны заучил отрывок из «Исповеди» Блаженного Августина… И читал мне так проникновенно и одновременно с таким оттенком неосознанной пародийности… Попахивает высококлассным, виртуозным богохульством. Это не из вашей книга он отрывок заучивал нет? Я вижу ее тут на полке.

Сорокин обернулся к Кате: кем-кем, а дураком он не был.

— Именно из этой. Юлия Павловна как-то просила меня подобрать из «Исповеди» наиболее сильное место, — ответил он. Она забрала книгу; А потом вернула. Я думал, она для себя берет, на сон грядущий читать.

— И вообще, часто она вот так просит проработать для нее тот или иной теологический текст?

—Иногда обращается. А что?

— А зачем ей все это, Костя, вы не спрашивали?

Он не ответил. Были вопросы, которые он словно мимо ушей пропускал.

— А что, кроме Блаженного, интересует сейчас Хованскую? — подала осторожно голос и Нина.

Сорокин глянул на нее коротко, быстро, тяжело.

— Вчера я как раз отнес для нее подробный комментарий для 90-го псалма Ветхого Завета, — произнес он медленно и внятно. — Ниночка, радость моя, отчего-то и тебя мои филологические опусы страшно интересуют. 90-й псалом: «Да не убоимся ужаса ночи, — называется, „дневной стрелы не убоимся и язвы, стерегущей во мраке“.

— Нину все это интересует потому, — вместо подруги ответила Катя, — что в поселке нашем, по версии милиции, произошло сегодня ни много ни мало как ритуальное убийство с сатанинским душком. Об этом вся Май-Гора судачит — сходите вечером к магазину, еще и не то услышите, И хочу вам, Костя, если вы, конечно, мне позволите, дать еще один, чисто дружеский совет. К раздумьям о гибели вашей сестры прибавьте также еще и пару-тройку мыслей по истории становления Александрийской церкви и вековой борьбы ее с тем, кого вы так причудливо именуете Чужим. А также о теологически разносторонних увлечениях некой особы, живущей с нами по соседству, которая явно воображает себя Андоррской Волшебницей. Что вы на меня так странно смотрите?

Сорокин потянулся и налил вина в ее бокал до краев, расплескав на пол.

— Пью за ваше драгоценное здоровье, Катя, — сказал он. — Твое, Ниночка, тоже. А что до совета… А что тут думать-то? И так все ясно.