Все оттенки красного

Майе же в который раз за сегодняшний день было неловко. Накрыться бы с головой одеялом и подождать, пока все это пройдет, пока рядом окажутся родные, близкие и знакомые люди. Посмотрела на девушку в белом халате:

— Я не совсем поняла. Разве медсестры отвечают за питание?

— Видишь ли, твои родственники, кажется, не очень рады твоему приезду.

— Ну и что?

— Кажется, о каком-то большом наследстве речь идет?

— Я еще толком не поняла.

— Но ты бы, Маруся, их опасалась.

— Вы хотите сказать, что…

— Т-с-с… Я ничего не хочу сказать, но благодаря мне ты вне опасности. Я человек честный и порядочный, и ничего грязного делать никогда не буду…

— Ой!

— Не надо бояться. Просто если чего-то захочешь, обращайся ко мне.

— Какая вы хорошая!

— Ничего, сочтемся потом. Ты уж не забывай, кто тебе помог, когда разбогатеешь.

Разбогатеешь! Оказывается, не так-то хорошо быть на чужом месте, даже если у тебя отдельная палата с холодильником и цветным телевизором и много вкусной еды. Нет, этой медсестре показалось. Но все равно, надо ее слушаться. Она, Майя, не в таком положении, чтобы кому-то возражать…

…— Да ты ничего не кушаешь, детка!

— Аппетита нет.

— В таком юном возрасте надо хорошо кушать…

…— Ма шер, вы ведете себя неразумно. Сколько же дорогих продуктов пропадает!

— Я к ним не привыкла.

— А к компоту из, простите, столовки, который стоит у вас на тумбочке, вы, я так полагаю, привыкли вполне?

— К компоту да…

…— Дорогая моя, почему ты не кушаешь пирожные?

— Меня что-то подташнивает. Здесь очень душно.

— Из-за духоты у тебя и аппетита нет? Да, дорогая моя, тебя надо на свежий воздух, на дачу…

…— Маруся, ты совсем ничего не ешь.

— Спасибо, Нелли Робертовна, я не хочу.

— Смотри-ка, тебе и Олимпиада Серафимовна приносит соки и фрукты, и даже Вера Федоровна.

— И Наталья Александровна. Конфеты приносит. И… вы. И даже Настя вчера принесла шоколад.

— Настя? Странно.

— Почему?

— На нее не похоже. Она, вообще-то, девушка не злая, но очень уж рассеянная. Когда я в прошлом году лежала в больнице, она никак не могла принести все точно по списку. Ей почему-то кажется, что больные должны хотеть копченую колбасу и чипсы Причем все огненно острое, приправленное перцем. И вдруг шоколад… Странно. Я поговорю с врачом, чтобы тебе разрешили переехать за город…

…— А не рано?

— Девочка почти ничего не ест. Она бледненькая совсем.

— Она, конечно, уже встает и вполне может самостоятельно передвигаться, но вы можете поговорить с кем-нибудь из медсестер, чтобы и в вашем загородном доме за девушкой был соответствующий уход…

— Нет, спасибо, пока не надо. Мы все ее так полюбили, что готовы сами ухаживать…

— Мама? Алло? Мама?

— Майя, девочка моя, это ты?

— Ну, конечно, я, мама!

— Я уже начала волноваться. С утра сижу, жду звонка, как мы с тобой договаривались.

— Я помню.

— Откуда ты звонишь?

— Из холла… училища.

— Как твои дела?

— Нормально.

— Как экзамены?

— Скоро. Завтра начинается прослушивание, первый тур. Ты не волнуйся, мама, у меня все хорошо. Устроилась нормально, документы подала. Я долго не могу разговаривать, здесь очередь…

— Очередь?

— Людей вокруг много.

— Да, я понимаю. Значит, у тебя все хорошо?

— Да. У меня все хорошо. Через недели две-три я приеду.

— Что, так все безнадежно?

— Конкурс очень большой. Даже больше, чем в прошлом году.

— Может, сразу заберешь документы?

— Нет, я еще в Москве немного побуду.

— Ну, хорошо. Все передают тебе привет: папа, братья…

— Спасибо.

— Успеха тебе.

— Спасибо.

— Возвращайся поскорее домой, Маруся.

— Да, мама. Я приеду. До свиданья.

— До свиданья.

— Целую. Все. Пока.

Она оглянулась: вроде, никого. Хотя, что ж тут такого, если она разговаривает с мамой? Маруся Кирсанова тоже вполне может позвонить домой. Может, уже позвонила? И, вообще, где она сейчас? Где?

Ресторан в центре Москвы

— Эй, гарсон! Ту ти, ту, ту, ту.

— Дарлинг, зачем же чая, давай лучше по бокалу шампанского?

— Корнет, я тебя обожаю! Ты знаешь этот анекдот?!

— Я знаю все.

— С ума сойти! Ты классный мужик, корнет! Как хорошо, что я сошла с этого поезда! Сейчас бы сидела в кругу так называемой семьи, умирала от тоски, слушая какую-нибудь предающуюся воспоминаниям бабульку. Ах, ах, ах, какой это был замечательный человек и замечательный художник! Подумаешь! Художник!

— Не жалеешь?

— Разве нам плохо вдвоем? И потом — у меня же уйма времени! Телеграмму мамаше дала, мол, не беспокойся, доехала, все в порядке. Папашино наследство от меня никуда не уйдет, а вот ты можешь сбежать в любую минуту. Представляю себе, сколько у тебя женщин!

— Ты меня обижаешь, дарлинг.

— Дурацкое слово: дарлинг. Болотом лягушачьим попахивает: «Мне, пожалуйста, кофе в постель, дорогой!», «С удовольствием, дорогая!». Тоска!

— А какое слово не дурацкое?

— Ну, например, милая, любимая, неповторимая. Звездочка моя, рыбка, зайка.

— Сентиментальность тебе, вроде, не свойственна.

— Так я ж шучу! Ах, какая это была ночь! С ума сойти!

— «Батончик «Финт» только для тех, кто вправду крут»! Так?

— Умница.

— Маша, ты замечательная девушка, но может быть, стоит брать поменьше рекламных пауз?

— Что-что?

— Надеюсь, что со временем это пройдет.