Все под контролем

Как только картина из моих рук перешла в руки Марина, на моих запястьях защелкнулись холодные браслеты стальных наручников. И одновременно с этим ко мне вернулась способность четко и ясно оценивать ситуацию, которая, следует признать, была хуже некуда.

Использовать психотехнику для блокирования сознания одновременно шести человек, находившихся рядом со мной, я не мог. Следовательно, мне не оставалось ничего иного, как только позволить им препроводить меня в участок. Находившиеся при мне инструменты были закамуфлированы под самую обычную мелочь, которую можно найти в кармане у каждого. Костюм я верну в обычное состояние, как только представится такая возможность. Документы у меня были отличные. Так что оставалось только сидеть и ждать, когда в Отделе меня хватятся и пришлют помощь. За то, что случилось, по головке меня, конечно, не погладят. Ну, так что делать – у каждого в жизни бывают не самые удачные дни. Оставалось только смириться и склонить голову, признав поражение.

Я так и сделал. И в тот момент, когда я наклонил голову, взгляд мой упал на стоявший у стены портфель. Вскрыть запертый портфель, не имея отпечатка моего большого пальца левой руки, было практически невозможно. Пытаться разрезать материал, из которого он сделан, все равно что ковырять гвоздем бетонную стену. Но, достав из портфеля картину, я оставил его открытым. И, если кому-нибудь придет в голову заглянуть в него, то найдет он там очень много любопытных вещиц, которым совсем не место в двадцатом веке.

Внутри у меня все оборвалось. За такой ляп меня в два счета вышибут из Департамента. И никто даже слушать не станет мои объяснения по поводу того, что ситуация, в которой я оказался, была не то что непредсказуемой, а попросту невозможной. Хотя бы уже потому, что число людей, находившихся рядом со мной, вдвое превышало незадолго до этого показанное сканером.

Марин тем временем взял картину обеими руками за края рамы и немного подался назад, словно хотел взглянуть на нее в перспективе. На лице у него появилось умильно-восторженное выражение, сравнимое с тем, которое можно увидеть на кошачьей морде, когда кошка заметила, что хозяйка забыла на столе открытую банку сметаны. Выдержав паузу, он обратил свой маслянистый взор на графа Витольди.

– Граф! – торжественно провозгласил Марин. – Позвольте вернуть вам в целости и сохранности жемчужину вашей великолепнейшей коллекции!

Разум мой решительно отказывался понимать что-либо в происходящем. Контрабандист, выдающий себя за полицейского, – и не за кого-нибудь, а за самого комиссара Мегрэ! – возвращал хозяину картину, которую незадолго до этого сам же пытался умыкнуть. Но в неизмеримо большей степени меня поражало то, что Марин рассыпался в восторгах по поводу более чем заурядной картинки, находившейся у него в руках. Возможность того, что он искренне заблуждался на сей счет, я сразу же отбросил, – на моей памяти не было ни единого случая, чтобы Марин ошибся в оценке того или иного произведения искусства. А если так, то, следовательно, он вел какую-то свою игру. Мне было обидно, что Марину удалось провести меня, но еще обидней, что я не мог даже в общих чертах понять смысл его затеи.

В ответ на восторженную сентенцию Марина на губах графа появилась вполне искренняя смущенная улыбка.

– Должен вам признаться, комиссар, до сегодняшнего дня я не придавал этой картине большого значения. Она досталась мне по случаю, почти за бесценок. Но теперь…

Не закончив фразу, граф развел руками, давая понять, что отношение его к картине, которую пытались украсть из коллекции, включавшей работы общепризнанных мастеров, в корне переменилось.

– Прошу вас, граф! – Марин протянул владельцу «спасенную» картину.

– Нет-нет, комиссар! – протестующе взмахнул руками граф. – Я настаиваю, чтобы вы лично вернули картину на ее законное место!

Проходя мимо, Марин бросил на меня насмешливый взгляд. Но меня сейчас интересовал не он, а открытый портфель, как-то совсем уж одиноко и невостребованно стоявший у стены.

Марин повесил картину на предназначавшийся для нее крючок. Сделав шаг назад, он оценивающе посмотрел на дело рук своих, после чего аккуратно поправил картину, исправляя совершенно незаметный наклон.

– Что ж, граф, – вновь обратил он свой взор на хозяина галереи. – Вы получили назад свою картину, позвольте же и мне забрать то, что мне причитается, – при этих словах Марин улыбнулся и кивнул в мою сторону.

Граф Витольди смерил меня холодным, презрительным взглядом, после чего одарил Марина самой благосклонной из своих улыбок.

– Это ваше право, дорогой мой комиссар, – сказал он. – Хотя, будь на то моя воля, я бы выгнал этого мерзавца в сад и спустил бы на него собак. Уж они бы живо отбили у него охоту лазить по чужим домам.

– Разделяю ваши чувства, граф, – с пониманием наклонил голову Марин. – Но, увы, – он с сожалением развел руками, – я вынужден подчиняться закону.