Иосифу Адоневичу такая обстановка была в новизну и, само собой, уснуть под их крики он даже и не надеялся. На часах уже доходило девять, а он, мрачнее тучи, сидел на облезлой табуретке, и пил из надколотого бокала просроченный растворимый кофе без сахара.
– Ну, Краев… – злился он, глядя в окно на противоположный берег реки. – Тебе такой горькой жизни, как этот кофе! Семьёй обзавёлся, домом, хорошей должностью… А я вот, по твоей вине, потерял всё это! Нет под луной справедливости!
Его обида стала более густой и никакие поэтичные образы её уже больше не разбавляли. Теперь, даже сосед за стенкой, прекрасно ощущал вкус и запах этой созревшей душевной боли. Сразу поняв, откуда она исходит, дед постучал к нему в дверь. Но Адоневич никого не желал сейчас видеть, и не хотел говорить ни с кем, но всё же поднялся с табурета и, с недопитым кофе в руке, подошел на стук.