Все правые руки. Разрыв – 3

Квадрокоптер, с которого велась панорамная съемка Красной площади, медленно поплыл над улицами, примыкающими в историческому центры Москвы, выхватывая объективами своих камер то тут, то там стихийно зарождающимся народным гулянием. Толпы москвичей в праздничных одеждах, с детьми на руках и в колясках, стали запруживать улицы и переулки, выплескиваясь праздничным разноцветьем на площади и скверы. Куда ни глянь – повсюду царила атмосфера радости и уверенности в завтрашнем дне. Полиция и многочисленные отряды Росгвардии, приданные ей в усиление никак не препятствовали выражению народного единства, которое, по большому счету шло вразрез со строгими предписаниями Минздрава о соблюдении масочного режима и самоизоляции. Они без страха подходили к легкой бронетехнике, все еще расставленной на особо важных перекрестках и одаривали букетами цветов немного смущенных от неожиданной признательности военнослужащих. Именно с ними, москвичи сейчас почему-то связывали грядущие перемены к лучшему. Те, в свою очередь кланялись, благодарили и с удовольствием участвовали в совместных селфи. Поразительно. Прошло всего каких-то пять минут с момента подъема нового (старого) государственного флага, а на улицах уже было не протолкаться от обилия народа, который все пребывал и пребывал. Казалось, что в мгновенье ока столица очнулась от всегдашней деловой и сосредоточенной озабоченности, погрузившись целиком в безудержное и карнавальное веселье. Еще пят дней назад, ошарашенная невиданным доселе по дерзости терактом, молчаливо-растерянная, она встрепенулась и преобразилась.

Наконец, Юрьеву и самому надоело стоять навытяжку. Он и так, был на ногах с самого рассвета и даже на минутку не присел за все время, не считая, конечно, времени проведенного в машине. Но все же годы брали свое. Ему было уже за шестьдесят лет, поэтому все время находиться в бешеном ритме было тяжеловато, хоть он и не признавался об этом публично. Он повернулся к столу, взял в руки пульт и нажал на кнопку «выкл». Экран, вспыхнув в последний раз, погас, превратившись в черный и бездонный провал. Все, кто до этого стоял, не посмели без разрешения садиться на свои места, а потому тихонько переминались на затекших от напряжения ногах, непривычных к подобным экспериментам на выносливость. Однако, Борис Иванович не собирался останавливаться на достигнутом, поэтому продолжил, так удачно начатый им спектакль.

– Всех присутствующих прошу садиться, – скомандовал он негромким голосом, обводя толпу госслужащих и усаживаясь сам. Затем вперив сверлящий взгляд в лицо гендиректора «Роснано», неожиданно слащавым до приторности и фальшивым до невозможности тоном поинтересовался у последнего. – А вы, Анатолий Борисович, почему не соизволили встать при исполнении государственного гимна и поднятия флага? Ножки слабоваты, или седалище тяжеловато стало?

По залу прокатился сдержанный смешок. Все-таки даже в этом дружном серпентарии единомышленников, Чайбус не пользовался поддержкой и популярностью. Ярлык «врага народа» намертво приклеился к этой мутной личности, поэтому поддерживать с ним какие-либо контакты, а уж тем более испытывать к нему дружеские чувства, считалось для всех проявлением дурного тона.

– Ничего подобного, – барственным тоном ответил тот, откинувшись всем корпусом на спинку мягкого стула, словно делая великое одолжение. – Просто не счел для себя нужным вскакивать при виде флага несуществующего государства. И к музыкальному сопровождению, именуемому гимном, у меня, как вы, наверное, в курсе, особое отношение.

– Ага, – невольно ухватился за мочку своего левого уха Борис Иванович, – стало быть, вы, господин Чайбус, не признаете высших символов государственной власти? Я правильно понимаю вашу позицию?

Чайбус был, несмотря ни на что, «тертым калачом», поэтому не поддался сразу на провокационный вопрос нового премьера.

– Не совсем, – все с той же вальяжностью ответил глава госкорпорации. – Я признаю лишь те символы власти, которые прописаны в Основном законе, то есть Конституции Российской Федерации.

– А Конституцию, значит, признаете? – продолжал медоточиво допытываться Юрьев.

Чайбус молча кивнул, хоть и с большой неохотой.

– Следовательно, как законопослушный гражданин, признаете целостность и неделимость государства? Я имею в виду, что признаете вхождение в его состав Крыма и Севастополя? Не так ли?

– Я позволю себе не отвечать на этот вопрос, пользуясь правом гражданина не свидетельствовать против себя, – ответил Чайбус, высокомерно полагая, что ловко вывернулся из умело расставленных логических сетей. Вообще, он сам себя в эти мгновенья считал чуть ли не последним защитником форта, этаким островком демократии и либерализма. Видя, что все камеры направлены на него, он даже несколько полюбовался собой и своим мужеством. Да и что ему могли сделать эти русские, если за его плечами стоят Вашингтон и Брюссель? Сам-то себя он считал настоящим европейцем, несущим свет цивилизации в яранги неотесанных дикарей.