Все прелести Технократии

Барок скривился, вспомнив пафосные речи выступающих, которые заняли почти весь первый час собрания, проходящего в огромном полупустом зале Дворца Знаний, центрального задания Либрации. Выступающие ученые мужи, восседающие в монументальных полукреслах, долго и увлеченно сообщали друг другу о том, с каким трудностями им пришлось столкнуться при выделении денег (о, это была поистине «огромная» сумма) для осуществления этого проекта. Больше всего усердствовал старый знакомый – Серафим Гермионович по фамилии Задабский. Бароку он не понравился еще там, на парк-площадке у магазина, а теперь, смотря в горящие почти ненавистью глаза, Барок все больше начинал подозревать, что тут (да и тогда тоже) что-то нечисто. Ни тон, ни содержание высказываний, все громче раздающихся в зале, не соответствовали работе, которая была представлена на их суд. «Индикт» работал. И неплохо работал. Претензий к Рудольфу быть не могло. Но, несмотря на это, атмосфера в зале потихоньку накалялась. Ни с того, ни сего.

Но вот, «прения сторон» закончились, и Академический Совет начал совещаться, даже не предложив сесть Рудольфу, все это время так и простоявшему на ногах. Это, естественно, дружелюбия Бароку не добавило. Тем более что и на само заседание он пришел уже далеко не в радужном настроении.

Поскольку все оставшееся до отчетного периода время Рудольф посвящал работе, изнывающему в безделье Бароку чтобы не сойти с ума пришлось вывернуться и придумать себе занятие. И он справился. Соорудив в их многострадальной голове еще один полог, наподобие серой пелены Рудольфа, он отгородился им от поглощенного работой «соседа» и стал сутки напролет заниматься тремя единственно доступными ему занятиями: учебой, практикой и воспоминаниями.

Учился он самозабвенно. Обнаруженный у Рудольфа гипно-транслятор загружал информацию об окружающем мире, а Барок следил, чтобы лишние факты не просочилось на половину ничего ни видящего, кроме своей работы Рудольфа. Новая информация Барока, не сказать, чтобы обескуражила, но и не порадовала. Невезение Барока продолжалось. Образование «Технократия», расположившаяся в мирах Авангарда на окраине обетованной части галактики, не могло похвастаться ничем. Совсем ничем.

Несколько тысяч сбежавших в свое время от мира ученых, обосновавшихся на первой свободной планете, Алидаде, очень быстро осознали, что сама по себе чистая наука кормить не может. Пришлось браться за всю грязную работу типа добычи полезных ископаемых на продажу, выращивания скота, сельского хозяйства и прочего-прочего. Естественно, что для научных изысканий времени практически не оставалось, и прирост населения происходил в основном за счет горячих голов, искавших легких денег в мутной воде Авангарда. Ну, и еще шлейф старой легенды о научной вольнице, не обремененной никакими ограничениями, иногда подбрасывал свежей крови в лице непризнанных гениев, разочаровавшихся в жизни научных сотрудников среднего звена и тому подобной публики. Рудольф, кстати, попал на Алидаду, движимый именно этими соображениями. Мало-помалу Технократия, как и любой другой мир Авангарда, расширилась, добралась до соседних планет, но по-прежнему не могла себе позволить удовольствия заниматься чистым знанием. А у власти все так же оставались те самые, первые отцы-основатели, по сю пору полагающие себя светилами галактической науки. И название высшего органа управления «Академический Совет» наполнялось ими первоначальным смыслом.

На этом месте Барок начинал кривиться и плеваться. «Академики», детос тагоч. Посмотрите на соседей. Вы себе устойчивую гала-связь обеспечить не можете, а туда же – свободные художники. Жрать на планете нечего, магазины полупустые (ха, а ему-то в первый приезд они показались переполненными), половины жизненно важных приборов, которые по всей галактике чуть ли не в каждом магазинчике продаются, днем с огнем не сыщешь. А они – «акаде-е-емики». Бойджу они от мира прячут, от государств… Х-ха.

В итоге на заседание Совета он шел переполненный вовсе не благоговением, как Рудольф, а самым, что ни на есть пренебрежением к власть предержащим. Рудольф поначалу повякал, было, но после демонстрации нескольких графиков и таблиц, которые Барок соорудил на досуге, несколько поменял свой взгляд на жизнь. В сторону скептицизма, естественно.

Так что иного разговора у Барока с отцами-основателями выйти и не могло. Тем более что оставшееся время он посвящал исключительно тренировке в стрельбе из пока незадействованного «Индикта» (для этого вполне хватало и половины сознания). Ну, и, естественно, не забывал совершенствоваться в применении неприкаянного узора. Мало ли, вдруг да пригодится и тут. Все же, какой-никакой, а слабый магический шум Барок ощущал.