Всё пришедшее после

– Сколько времени вы бы хотели заниматься со мной, шевалье? – спросил без обиняков итальянец.

– Ровно год, сударь. Смогу ли я после этого на равных сражаться, скажем, с офицером королевской гвардии? – Рене следил глазами за двумя фехтовальщиками (позже он узнает их имена: Атос и Портос).

– Вы будете приходить ко мне ежедневно, шевалье. Через год вы сможете выйти на бой с двумя офицерами.

– Превосходно!

Год пролетел быстро. Лицо Рене немного похудело, волосы отросли до плен. Походка стала уверенной, а в движениях появилась грация крупной кошки.

Однажды вечером Рене снял сутану и надел гранатовый колет с шитьем, прицепил шпагу и отправился в гости на улицу Фран-Буржуа, что в восточной части Парижа, примерно в полумиле от Бастилии.

Когда он вошел, светский раут был в разгаре. Кланяясь знакомым, он отыскивал нужного ему человека. Наконец, увидев оскорбившего его офицера, Рене решительно направился к нему.

Офицер с нежностью напевал песню о любви одной из дам. Рене постоял, послушал, однако, не дав допеть песню до конца, прервал офицера на полуслове:

– Сударь, вы продолжаете настаивать на своем праве возражать, если я соберусь прийти в известный нам дом на улице Пайен?

Офицер несколько опешил, затем, оправившись от неожиданности, спросил резко:

– Кто вы такой, сударь? Я вас не знаю!

– Знаете, сударь, знаете. Я – тот самый молоденький аббат, который переводит “Юдифь” стихами и которого вы имели намерение угостить ударами палки.

– Да, уже вспомнил. – Офицер ухмыльнулся. – Так что вам угодно?

– Мне угодно, – Рене понизил голос, – чтобы вы соблаговолили пойти прогуляться со мной.

– С величайшим удовольствием. Завтра утром я в вашем распоряжении!

– Немедленно, сударь. Я не хочу дважды напоминать о себе.

Глаза офицера зловеще округлились:

– Как вам будет угодно.

Затем, обернувшись к дамам, он проговорил:

– Сударыни, прошу меня простить. Я только убью этого господина и сразу же вернусь, чтобы спеть с вами последний куплет.

И он последовал за пошедшим к выходу Рене д’Эрбле».

К шести часам темнело и, завидев оживление в доме, к Косте приходил сосед Марк Аронович. Он приносил с собой завернутую в старую телогрейку кастрюлю с супом, только что снятым с огня его хозяйкой.

Марк Аронович был пенсионером, жил в Удельной постоянно и не мог отказать себе в удовольствии провести время в мужской компании, тем более среди молодежи. Он, как говорится, пожил, много знал, был умен и собеседником являлся отменным. В 1967 году его поспешили отправить на пенсию из летно-испытательного института, которому он отдал много лет; через некоторое время, правда, позвали обратно, но вернуться он не захотел.

– Ну, так я вам скажу, молодые люди, такого воздуха, как здесь, вы нигде не сыщите! Сам Захарьин рекомендовал легочным больным наш воздух.

– Это тот Захарьин, что лечил в Ливадии Александра III, – подтрунивая над Марком Ароновичем, немедленно отреагировал Костя, – лечил, но не вылечил?

– Константин Георгиевич, дорогой, император был обречен.

– А императору, между прочим, и пятидесяти еще не было, – сказал Костя, принимая кастрюлю.