Все проплывающие

Дочь протянула ей маленькие ножницы с кривыми лезвийцами – они всегда были у нее в кармане халата. Вероника снова выругалась и принялась обрезать ткань у самых пальцев мертвеца. Обрезок бросила в кусты.

– В кулаке у него все равно кусок остался, а такой материи здесь ни у кого нет и не было. Вот черт!

– Я нечаянно, – снова сказала дочь. – Он хотел… а я камень схватила…

– Кой черт понес тебя ночью купаться! Помоги.

Взяв его за руки и за ноги, они затащили труп в воду и оттолкнули от берега. Тело покачнулось и развернулось боком, словно мертвец в последний раз хотел посмотреть на жену и дочь. В ярком свете луны из-под пряди слипшихся волос блеснул открытый глаз.

– Эй! – раздался голос с дамбы. – Есть там кто?

Вероника с Лерой по-лягушечьи, вприсядку скакнули в ивняк и поползли в темноту.

– Тихо. И не сопи. Это шлюзник Никита.

Отсюда им хорошо была видна речная излучина, смоляная вода, в которой смутно белело его лицо. Тело медленно плыло к шлюзу.

Они ждали.

Человек на дамбе закурил – огонек спички осветил сложенные кульком ладони и низ бородатого лица – и неторопливо двинулся в сторону шлюза.

– Дай-ка ножницы.

Пощелкав колечками, Вероника со всего маха бросила ножнички в темноту. На залитой лунным светом речной глади вспыхнула и тотчас погасла искорка.

– Человек человеку никто, – пробормотала она. – Сам говорил.

– Чего? – робко спросила дочь.

– Что. Пошли. Худо, если шлюзник нас узнал.

Дома они вымылись ледяной водой из-под кухонного крана. Вероника выставила на стол холодную вареную говядину, соль и хлеб. Плеснула водки в граненые стаканчики.

– Для цвету.

Чокнулись, выпили.

Вероника вдруг заплакала – тихо, чтоб не разбудить соседей.

– Ма, я ж не хотела…

– Помолчи. – Мать закурила «Памир». – Завтра же уедешь первым поездом. Рижским. Поступишь в ПТУ. Соберись. Трусики, лифчики – чтоб нечиненые. Он тебя…

Запнулась.

– Нет, честное слово. – Дочь всхлипнула. – Ничего не было.

Вероника грустно усмехнулась:

– Гордись – только не очень. И не жди, пока твою девственность удостоверят черви. Шучу. Знаешь, как меня на самом деле этого лишили? Смершевцы, когда нас вывезли из лагеря и стали проверять на вшивость, через меня взвод пропустили. И еще смеялись: тебе, девка, повезло, некоторых мы автомобильным компрессором высасываем, ох и орут же, красота. А тебя – живчиком. Хрящиком.

Помолчали. Вероника вдруг рассмеялась:

– Ну дуры-вороны! Трусы!

– Чего?

– Что. Штаны на него надели, а трусы нет. Тьфу! Ладно, забудь этот день навсегда. Сегодня ты убила своего отца… Забудь!

В городке она появилась в тот день, когда Катя Троицкая с бессильной злобой поднесла ко рту ложку с овсянкой. Дверь вдруг распахнулась, и в дом ворвалось яркое, пестрое, пропахшее духами и табаком создание с двумя фанерными чемоданами – это и была Катина родная сестра Вероника. Они не виделись с довоенной поры.

– Верка! – ахнула Катя и бросилась к сестре с ложкой овсянки в руке. – Живая Верка!

– Приветик! – Сестра грохнула чемоданы на пол. – Называй меня Вероникой: Верки на базаре семечками торгуют. Где же твой благоверный?

Катя вздохнула-всхлипнула:

– На заработки уехал… куда-то на севера…

– И ладненько! Ну, держи голову выше, не то двойной подбородок заполучишь. И сними ты это лиловое – старит.

В багаже ее странным странным образом соседствовали шелковые чулки со стрелкой, бабьи клетчатые платки земляного цвета, роскошные халаты с извивающимися драконами и кусочки хлеба с вареными яйцами, завернутые в линялые тряпицы. Сестре она подарила отрез на платье с переливчатыми полосками (Катя потом показывала ткань всем соседям, но не отваживалась прикоснуться к ней ножницами).

Вечером по случаю встречи сестер – столько лет! – устроили застолье для соседей. Героиня сидела в алом халате с тигром на спине и курила сигареты с золотой полоской из длинного мундштука в форме ноздрястого дракона.

– Возлюбленный подарил, – лениво пояснила она, вкусно чмокнув припухлыми, черными от помады губами.

На ее левом предплечье смутно проступали цифры – шесть троек.

– Мой лагерный номер, – сухо сказала Вероника, поймав взгляд соседки Любы Лютиковой.

Ребенком она попала в Германию, немножко помыкалась по трудовым лагерям-шталагам и наконец оказалась в прислугах у некоей хох-фрау. После освобождения шестнадцатилетняя девушка стала возлюбленной геройского генерала, «настоящей генеральшей», в то время как формальная супруга героя кисла где-то в эвакуации, от скуки и безысходной злости изменяя ему с его любимым конем…

– С кем? – испуганно переспросила Люба.

– С чем. С конем, – равнодушно ответила Вероника. – Генерал был кавалеристом.

И так же спокойно продолжила повествование о своей генеральской жизни: музыка, вино «Северное сияние», патефон с настоящими немецкими пластинками, шелковые платья, блестящие мужчины в блестящих сапогах, пожиравшие взглядами обворожительную блондинку…

– Прижрали ее таки здорово, – сказала Люба Лютикова, когда супруги вернулись домой.

– Объедки пока ничего себе, – пробормотал муж.