Все проплывающие

В конце улицы высились полуразрушенные строения старой пересыльной тюрьмы. На первом здании, к которому с тротуара вели тесаные гранитные ступени, засыпанные битым кирпичом, по полукруглой арке вилась черная латинская надпись, а рядом с нею, по пояс высунувшись из кирпичной стены, нависало над прохожими изваяние богини правосудия с весами в единственной руке (другую давным-давно отбили) и каменной повязкой на глазах. Стены с огрызками междуэтажных перекрытий, погруженные в осыпи битой штукатурки и черепицы, поросли березками и бузиной. По кое-где видневшимся ступеням можно было съехать вниз, в подвальный этаж, где еще сохранились крученые решетки камер и ржавые засовы на дверях.

Мальчик отпер замок и с усилием открыл дверь-решетку. Из-под досок, положенных на кирпичи, высунула добродушную рожицу собачка. Узнав хозяина, она с радостным повизгиванием выползла на середину камеры. Мальчик погладил псинку по мокрой шерстке, бросил ей кусок колбасы. Проверил обойму, сунул пистолет за брючный ремень и, опустившись на влажные доски, закурил. Пора. Чего он ждет? Каких знамений? Завтра ее будут хоронить. У него мало времени. Ирус прячется от него. И напрасно. Нет ничего позорного в том, о чем Вилипут хочет его попросить. Мертвая не воскреснет, но прощения попросить Ирус должен. А заодно и он, Вилипут. Ведь это он отдал Галаху Ирусу. Мог бы и не отдавать, но – отдал. Конечно, он не предполагал, что дело обернется так скверно, что Галаха в конце концов забеременеет и умрет от потери крови при родах. «Это бывает, – сказал доктор Шеберстов, – не плачь, парень». – «Я никогда не плачу», – ответил Вилипут. Да, так он и ответил. Бывает. Поэтому Ирусу будет не так уж и трудно прийти на кладбище и сказать: «Прости». Можно обойтись и без свидетелей.

Можно обойтись одним свидетелем, Вилипутом, названым братом. «Да ты сдурел, – засмеялся Ирус, когда Вилипут впервые сказал, чего от него домогается. – С какого перепуга я буду просить прощения? За что?» Вилипут объяснил. Ирус снова засмеялся. «Да брось ты! Конечно, жалко ее, померла все же. Так ведь она придурочная, дебильная, может, для нее же и лучше…» Вилипут, сжав зубы, бросился на него. Ирус ударил его. Кровь носом пошла. «А ну цыц! – крикнул Ирус. – Сдурел. От нее дури набрался. Я эти твои штучки знаю. Отстань, понял? А то не посмотрю, что братом называешься». Вилипут снова бросился на него и отлетел, получив удар в лоб, от которого зазвенело в голове. Отдышавшись, с трудом выговорил: «Ты меня знаешь, братан. Я не отстану. Мне тогда придется тебя убить. В натуре». Ирус презрительно сплюнул. «Ты меня? Говно. Ты мне ее отдал? Отдал. Я ее трахнул? Трахнул. Брюхо у нее? У нее. Сдохла? Значит, сдохла». И, упреждая бросок маленького Вилипута, изо всей силы ударил его ногой в живот. Муха. Докучная муха. Будет таскаться за королем Семерки и вякать: проси прощения, проси прощения… Так и вышло. Таскался и вякал, таскался и вякал. Ну и, конечно, получал свое, вся физиономия разрисована, фингал на фингале, губы разбиты, левая бровь рассечена. Смех, да и только. «И ты, сопля, хочешь меня убить? – потешался Ирус. – Вот так? Ну, давай. Еще? На!» И бил, как только он один это умел делать: с оттяжкой, наверняка. Такого просто так не достанешь. Такого можно только из пулемета. Или из пушки. Что ж, значит, из пушки.

Он еще раз проверил, надежно ли держится под ремнем пистолет, и, толкая велосипед, спрятанный до поры под досками, по груде битого кирпича вскарабкался наверх. На тротуаре смахнул с руля капельки влаги.

Туман медленно редел, но был еще довольно силен: в ста метрах вперед по дороге ничего нельзя было разглядеть. Миновав железнодорожный переезд, Вилипут, вставая на педали, взобрался вдоль стены старого немецкого кладбища к церкви и свернул во двор громоздкого белого дома, который глыбой грязноватого льда высился над липами, мокрыми толевыми крышами сарайчиков и зелеными от вечной сырости заборами.

За домом крикнул петух, заверещал колодезный ворот. Мальчик толкнул дверь в подъезд, где пахло кошками и овощной гнилью из подвала, постучал в обитую пыльным дерматином дверь. В глубине квартиры кто-то закашлял, послышался долгий шаркающий звук, будто по полу тащили мешок с картошкой. Наконец, визгнув петлями, дверь приоткрылась. Из полутьмы коридора на Вилипута смотрело желтоватое обрюзгшее лицо. Кристина.

– Чего надо? – хрипло спросила она. – Да заходи, заходи.

В кухне пахло вчерашней едой. На сковородке застыли в белесом жире кубики картошки и куски мяса. Со стены над раковиной, прикрывая пятно сырости, смотрел совершенно выцветший Муслим Магомаев с приколотым ко лбу календарем.

– Где Ирус? – спросил Вилипут.

– Чем это ты его так напугал, что он от тебя прячется? – с усмешкой спросила женщина.

Вилипут тоже усмехнулся.

– Да не напугал, – сказал он. – Надоел. Где он?