Все проплывающие

«Чтоб жил, – глухо ответила Анна. – Эх, надо было все ж таки набрать картошки хоть мешок – все равно пропадет…»

Чтоб жил. Как укроп или кролик.

– Значит, ты все знал? – спросил Леша.

Доктор Шеберстов пожал плечищами.

– Что значит – все? Ознакомили под расписку. Мутило меня, конечно, о чем я и сказал их командиру. Майор такой был с обожженной щекой. Он сначала позеленел, чуть не в драку, а потом вдруг и говорит: «А почему вы думаете, что там, куда их приказано отправить, им будет хуже?» – «А куда?» – «Почему вы думаете, что мне это обязаны докладывать?» Кругом прав. Да и время было…

– Время, да, – эхом откликнулся Леша. – И как же ты, значит, жил?

– Да как все. Открыли больницу на Семерке, меня назначили главным – скучать не приходилось. Женился. – Усмехнулся. – Правда, чтобы заснуть, приходилось спирту стакан выпивать. Счастливая жизнь. Как сон: времени не было – одни даты.

Только через полгода он узнал, что Илья Духонин живет у Анны, и тем же вечером отправился в гости.

К тому времени Анне удалось утрясти дело с документами Духонина, и они поженились. Она ни разу не спросила, пойдут ли они в загс, – он сам однажды хмуро велел ей отнести документы в поссовет. Через несколько дней после регистрации он вооружился пилой и молотком и устроил во дворе что-то вроде загона для скота – глухой дощатый забор выше человеческого роста, с калиткой, запиравшейся снаружи и изнутри, с узким навесиком, под которым можно было спрятаться от дождя. Жена помогла выкопать ямы под столбы. Огороженную площадку – метра три на четыре – он выложил в несколько слоев красным кирпичом, натасканным Анной с развалин – их тогда много было в городке, пережившем два жесточайших штурма и бомбардировку английской авиации, налетавшей с Борнхольма. На заборе смолой вывел «Посторонним вход запрещен». Жена лишь вздохнула. Иногда он запирался в своем загончике и часами кружил в замкнутом пространстве, погромыхивая колесами-подшипниками по кирпичам. «Чего тебе там?» – спрашивала она. Он лишь пожимал плечами. Кирпичи хрустели и трескались под тяжестью тележки, и со временем в настиле образовалась колея, углублявшаяся с каждым месяцем. Илья привычно въезжал в колею и, несильно отталкиваясь толкушками, кружил по загону с закрытыми глазами. Похрустывал кирпич, повизгивал левый передний подшипник.

Здесь-то, в загончике, и нашел его доктор Шеберстов. Илья открыл, молча отъехал, давая дорогу.

– Ну, здорово. – Доктор присел под навесом, поставил бутылку на чурбак. – Во что наливать?

– Там.

Молча выпили. Закурили.

Анна принесла хлеб, колбасу, огурцы. Пригубила за компанию и тотчас ушла.

– Хорошая баба, – сказал Шеберстов.

– Баба. И куда ж их увезли?

– Не знаю. Никто не знает – куда и почему: сон… Но тебе-то живется? Существуешь?

– Существуют существительные, – ответил Илья. – А меня жизнь перевела в прилагательные.

В бывшем Солдатском Доме устроили детдом. И спустя год доктор узнал, что Духонины удочерили эту самую Наденьку, взяли девочку из детдома.

Илья устроился сторожем на гидропульперный участок бумажной фабрики, который в обиходе назывался Свалкой. Сюда каждый день пригоняли составы с макулатурой, которую перемалывали в кашу и по трубам подавали на картоноделательную машину. Узкий вытянутый асфальтовый треугольник с кирпичным сараем в центре (там находились мельницы – глубокие бетонные колодцы, в глубине которых стальные лопасти с ревом перемалывали макулатуру). Горы книг, журналов, газет и прочего бумажного хлама. Илья разъезжал по площадке, гонял любителей пополнить свои библиотеки за счет фабрики. Впрочем, особенно он не усердствовал, да и ему ли было угнаться за здоровыми людьми. Однако так уж получалось: стоило ему по-настоящему разозлиться и наорать на воришек, как люди – из уважения к инвалиду, что ли, – поспешно покидали Свалку.

Он ни с кем не сходился. Никаких друзей-товарищей. Никого не звал в гости, а когда его звали, даже не отказывался, просто – не отзывался. Он да Анна. А потом появилась эта Наденька.

– Мог бы и свою завести, – сказал доктор Шеберстов, когда они в который раз выпивали в загончике под навесом. – Мужик-то ты еще… Но извини, тебе решать, это я так, к слову.

Илья кивнул.

– Это здесь было, где сейчас стадион, – сказал он. – Два отделения пехоты и три танка. Тридцатьчетверки.

– Ты о чем? – не понял доктор Шеберстов.

– Тридцатьчетверки, – глухо повторил Илья.