Все пули мимо

Стал я его раздевать. Батюшки-светы! Однако природа над ним и подшутила. Горб ещё ладно, да ручки-ножки кривые, а вот то, что на месте мужского достоинства торчит, вообще не понять. Всё тело коростой белой покрыто, а задница как у мартышки - сплошной красный мозоль. Хорошо, хоть насекомых на нём не заметил. Нет, в таком виде я его у себя спать класть не буду, хотя тем же шестым чувством понимаю, что короста эта не заразная, а на нервной почве.

Потащил я его в ванную и отмыл хорошенько. А он, что тюфяк, только глазками обалдело лупает. Вытер я его насухо, гляжу, и на человека стал более-менее похож. Хотя, что с него взять - урод и есть урод.

Постелил ему на диване, уложил. Тут он ножки под себя подтянул, ручками кривенькими их охватил, и такая странная поза получилась, будто его ручки и ножки именно для такой цели и приспособлены. А затем малец отключился и застонал во сне. Тоненько так, жалобно.

Потрогал я его и обомлел. Мышцы у него закаменели все, просто монолит какой-то, а сам настолько горячий, каким человек и быть не может. Разве что у каннибалов на вертеле.

Нет, вновь думаю, так он действительно загнётся. А подсказать некому - малец в полной отключке и, естественно, мозги мне своей сенсорикой не пудрит. Что делать? И тут я вспомнил, что со мной на одной лестничной площадке живёт лечила, и потопал к нему.

Дверь открыла его благоверная, и только я к ней с просьбой, как она обрывает меня на полуслове и начинает тараторить, что, мол, устал муж сегодня, трудный у него день был, да и хирург он, а не терапевт, пять операций в больнице на ногах отстоял, потому отдыхает и помочь ничем не может. И так это бочком-бочком меня за порог вытеснить норовит. Но я стою, как утёс на Волге. Ежели мне что надо, в лепёшку расшибусь, а своего добьюсь.

- Не шебаршись, соседка, - говорю, - я отблагодарю, и хорошо.

Знаю, чем их взять. Кто сейчас от дармовой "капусты" отказывается? Все гребут где могут и как могут.

Тут лечила из комнаты и вываливает. Вижу, действительно человек с устатку. И хорошего. А что им делать, лечилам-то, ежели зарплату по полгода не платят, а пациенты только бутылками расплачиваются? Но на ногах лечила стоит и даже вроде бы что-то соображает.

Взял он стетоскоп и пошёл со мной.

А благоверная ему вдогонку:

- Ты смотри, там больше не добавляй!

Заходит лечила ко мне в комнату и столбенеет. Даже трезвеет, кажется. Но мне ничего не говорит. Приходит в себя, подсаживается к мальцу на диван и начинает его осматривать, ощупывать да стетоскопом прослушивать. Затем пульс проверил, веко мальцу задрал, поглядел зрачок и говорит мне так это многозначительно:

- М-да, случай неординарный...

- Так и оплата соответствующая, - понимаю его.

Он кивает, пересаживается к столу и начинает что-то писать на рецептурных бланках с печатями.

- Эх, - бормочет лечила, - в былые времена забрал бы его на кафедру сколько материала для диссертации... Это же исключительно нетипичный... - и такой по-латыни диагноз загибает, что у меня уши вянут.

- Ладно, сосед, - прерываю его, - мне твоя латынь, сам понимаешь, что по фене. Как его лечить, скажи?

Смотрит он на меня туманным взглядом, потом кивает.

- Это, - протягивает листок, - колоть внутримышечно по два кубика через четыре часа. Жаропонижающее. Это, - подаёт второй листок, - зубы расцепить лезвием ножа и влить столовую ложку. Только посадить вначале, чтобы не захлебнулся. Обезболивающее и успокоительное. А это, - суёт третий листок, - мазь. Натирать тело каждый вечер после купания. У него что-то с кожей, вроде парши. В аптеке за углом все эти лекарства есть.

Я беру рецепты и начинаю ему точно так же баксы отсчитывать. По двадцатке.

- Это, - говорю, - за то, что не отказали. Это - за ваш профессионализм (во завернул, чуть язык не сломал!). А это - за неординарный случай.

Гляжу, шалеет лечила, в улыбке расцветает, но по глазам вижу, жалеет, что ещё с десяток рецептов не настрочил. Однако, видно, что-то совестливое в нём всё-таки осталось, так как ничего больше про лечение не говорит. Вместо этого вдруг подмигивает мне заговорщицки и, опасливо косясь в сторону входной двери - не дай бог, его благоверная там вдруг нарисуется, спрашивает:

- Слушай, сосед, а у тебя ничего впрыснуть нет?

И делает международный жест рукой. Нет, не первый, который по локоть, и не третий - указательным пальцем в вену, а второй - с оттопыренным большим пальцем и полусогнутым мизинцем.

- Отчего же, есть, - говорю. - Только, сам понимаешь, больной у меня здесь. Лечить его надо. А одного оставить боюсь. Сходил бы в аптеку за лекарством, тем более что ты в этом дока. А уж потом и впрыснем. - Я протянул ему двадцатку. - Этого хватит?

Заколебался он на мгновение, затем рукой махнул.

- А, давай. Только тихо, и дверь оставь приоткрытой.

Мужик он грузный, но выпорхнул из квартиры словно бабочка. И бесшумно почапал по лестнице прямо на улицу в заеложенном спортивном костюме и рваных тапочках на босу ногу.