Всё ради него

— Потому что Малли заказала нам обеим билеты на «Европа-экспресс» на рождественские каникулы. Я не догадывалась, что вы ее пригласили. Не догадывалась, что вы не приглашали меня! Она сказала, что сделала мне подарок, и перед смертью настояла на том, чтобы я поехала. Она даже заставила меня пообещать…

Злобно вглядевшись в ее лицо, он спросил:

— Вы кто такая?

— Франсин!

— Какая такая Франсин?

— Уорд!

— В жизни не слыхал о Франсин Уорд!

— Я, что ли, виновата?

Он еще раз вздохнул и заскрежетал зубами.

— Вы что — ее горничная?

— Горничная? — вскрикнула она от изумления. — Нет, я ей не горничная! А если бы и была, нечего рожу кривить! По правде говоря, ее горничная не хуже любого из этих ваших шикарных друзей!

— Я и не говорил, что хуже! Даже не думал говорить! Так кто же вы? Дальняя родственница? Компаньонка? Кто?

— Ее крестная дочь!

— Ее… — Он нахмурился, не сводя с нее изумленных глаз, потом его лицо исказила гримаса отвращения. — Не лгите мне!

— Я не лгу!

— Конечно, лжете! Вы не можете быть ее крестницей!

— Почему не могу? — надменным голосом спросила она.

— А потому…

— Так почему же? — резко спросила она. — Почему? — с нетерпением добивалась она ответа, когда он хмуро вглядывался ей в лицо. — А?

— Вам слишком много лет!

— Мне много лет? Мне двадцать восемь!

— Ее крестница совсем ребенок! Моя крестная доченька, говорила она, милое дитя…

— Ну да… — смущаясь, пробормотала Франсин. — Она забывала, что я уже взрослая. В сравнении с ней я и была ребенком. Наверное, когда человеку восемьдесят семь, каждый, кто моложе тридцати, кажется ребенком. Как бы то ни было, она все-таки пригласила меня! Я действительно ее крестная дочь!

Он еще долго не сводил с нее хмурых глаз и молчал. Потом вдруг выругался.

— Вот потому-то я и удивлялся.

— Удивлялись?

— Вы казались не такой, какой она всегда описывала вас… описывала Сесил. Меня это запутало.

— Так вы извиняетесь? — ехидно спросила она.

— Что? Нет, — ответил он, все еще хмуря задумчивое лицо. — Но вы говорили…

— Я много чего говорила, — дерзко перебила она. — А теперь будьте любезны открыть дверь…

Он заморгал, снова сосредоточил взгляд на ее лице и недоуменно покачал головой.

— Если вы — не она, совсем не такая, как она, почему мой выпад насчет женатых мужчин вас возмутил?

— Вас это не касается, — отрезала Франсин. — Я хочу выйти отсюда. — Теперь, когда злоба и недоумение в ней затихали, она стала слишком остро ощущать его близость, и, осознав это, обнаружила, что задыхается… Он слишком ее возбуждал, чулан был слишком тесен. И до чего же неприятен ей этот человек!

— Крестница, внучка… — бормотал он себе под нос. — И впрямь. У нее был такой корявый почерк.

— Как вы великодушны, — издевалась она над ним и, сделав глубокий вдох, с сарказмом, на какой только была способна, высокомерно протянула: — Вы не могли бы отложить на время ваши размышления? Мне надо идти. К тому же ваши гости наверняка уже хватились вас.

— Гости? Вряд ли. — Не сводя с нее взгляда, он вдруг улыбнулся настоящей улыбкой, от которой у глаз разбежались морщинки. — Приятно убедиться, что мое чутье не совсем подвело меня.

Силясь не поддаваться обаянию его улыбки, перебирая в уме все обиды, которые он нанес ей за последние сутки, она деланным голосом сказала:

— Вам приятно? Я очень рада. А теперь выпустите меня.

— Меня смущало, — продолжал он, не обращая внимания на ее требование, — что мне приятно целовать женщину, которую, я думал, я презираю. Но теперь, конечно…

Она рассмеялась, не веря своим ушам. В ее смехе угадывался страх. Она воскликнула:

— Вы надеетесь, что я вот так прощу и позабуду? Что все будет как было? Что я позволю вам снова целовать меня только потому, что вам это приятно?

— Конечно. Ведь вам тоже было приятно, разве нет? — негромко спросил он. — Медуза ведь сказала…

— Не важно, что сказала Медуза! — с испугом запротестовала она, когда он сделал к ней шаг. — Только дотроньтесь, я…

— Что?

— Закричу!

— Совсем не оригинально, — протянул он, растягивая рот в улыбке.

— А я и не оригинальничаю.

— Конечно, нет. Вы нервничаете.

— Нисколько! Я просто не желаю вести эту нелепую беседу в каком-то чулане.

— Так где нам продолжить?

— Нигде! — огрызнулась она. Он ее вывел из терпения.

— А большинство женщин, — назидательным тоном произнес он, — на многое пошли бы, только бы вести вот такую беседу со мной в каком-нибудь чулане.

— Я не принадлежу к этому большинству. Вы возмутительно высокого о себе мнения.

— Но это факт — они сами признавались. Жиль, признавались они, было бы невообразимо приятно побеседовать с тобой в чулане.

— Прекратите!

— А все потому, что я очень богат. Я не говорил вам? Конечно, говорил, ведь я думал, что вы Сесил.

— Прекратите паясничать и выпустите меня отсюда!

— Нет. И я вовсе не паясничаю. К тому же я не какой-нибудь Квазимодо, не страшен, как леший. Уверяю вас, это правда — я очень нравлюсь женщинам. Жиль, признаются они, ты такой мужчина, такой… Вот, вы уже улыбаетесь!

— И вовсе нет! — возразила она, и лицо ее вдруг стало серьезным.

— Жаль. Было бы веселее, если бы вы улыбнулись.