Все радости жизни

На фронте творилось что-то непонятное: немцы наступали от моря и до моря и проходили в сутки до двадцати — двадцати пяти километров. Это обескураживало даже дядю Дошо.

— Выдохнутся, — обещал он, — потопай-ка каждый день столько.

Однако немцы почему-то не уставали и уже были на подходе к Москве и Ленинграду, а наши войска «под давлением превосходящих сил противника» оставляли город за городом. Тревожное наступило время, неуверенное.

Однажды к вечернему чтению подошла и тетка Анна, Погоревали вместе и понадеялись тоже, Евдоким Иванович скрутил очередную цигарку, высек обломком напильника из камня искру, поджег фитиль — со спичками стало плохо, — прикурил и, утянув фитиль в трубочку, сказал:

— Хорошо, что зашла, Анна, надо посоветоваться, как с Сашей быть!

— А сам-то он что решает?

— В Шадринск метит, а я думаю, что ему там делать нечего. На карточки не протянет — в одну неделю их изжует, а тут и картошка своя, и все другое…

— Я же там работаю, дядя Доня, и учусь, — неожиданно для себя перебил Саша Евдокима Ивановича, — Оставаться в Сухом Логу ему не хотелось.

— Пионервожатого вместо тебя найдут, а учиться и здесь можно, — отрезал Евдоким Иванович. Он был тихим и покладистым человеком, однако толочь воду в ступе не любил. — Так и порешим, — тут же подвел итог короткому на этот раз семейному совету.

Возражать было трудно. Тем более что работа была и в Сухом Логу. В июле Сашу вызвал первый секретарь райкома комсомола Игнатий Суханов. Саша с Сухановым еще не встречался. Говорили, что ростом он невелик, однако силу имеет недюжинную, а характер задиристый. Говорили также, что дел у Суханова великое множество и потому, когда он их успевает проворачивать, ест и спит, неизвестно — всегда вроде бы на ногах, свет в кабинете горит за полночь, если же окно темное, то все равно искать Суханова в Сухом Логу бесполезно, мотается где-нибудь по деревням и селам.

— До меня дошел слух, что ты здорово отличился в клубе. Верно это? — начал Суханов без предисловий, едва успев поздороваться и усадить Сашу.

— Как отличился? — насторожился Саша.

— Да так, что молодежь до сих пор тот вечер не забыла. Понравилось, как ты поешь и на баяне играешь.

— А, вон вы о чем, — вспомнил он последний предвоенный вечер. — Попросили — поиграл.

— Так вот какое дело, Камаев, почему я тебя вызвал. Баяниста Ивана Журавлева призвали в армию. Были у нас еще двое в запасе — ушли туда же. Но война войной, а повеселиться молодым все равно хочется. Понял, куда я клоню?

— Понял.

— Вот и хорошо. Продкарточки выдадим. Зарплата — по ставке. Договорились?

— Согласен.

— Ходить тебе далеко… Ты вот что, найди какого-нибудь мальчишку-провожатого, и делу конец, — посоветовал на прощание секретарь.

И Саша стал работать баянистом. Мальчишку же искать не стал, решил сам освоить дорогу. А она была трудной. Тротуаров нет, чуть дождь пройдет, грязи по колено. Не раз падал и набивал синяки.

— Саша, давай я тебя водить буду — сломаешь шею на наших горах, — предлагала Наталья Ивановна.

— Спасибо! Я сам, — отговаривался он.

— Ой, смотри, не долго и до беды.

— Я осторожно.

Ходил без провожатого, и дорога с каждым днем становилась «ровнее»: запомнил количество шагов до пересечения улиц, врезались в память опасные места и ямы, лежащие близ домов бревна. Ходил медленно, словно прогуливаясь, но суд и магазин старался пройти быстро — там всегда толпились женщины и то удивлялись, то обсуждали, как он идет, тяжело ему или привык. Наиболее сердобольные предлагали довести до клуба.

— Спасибо! Я сам, — заученно отказывался и ускорял шаг. Охи и ахи мешали «слушать» дорогу.

Как-то на улице встретилась Рая.

— Ты куда, Саша?

— На работу.

— Я провожу тебя.

— Не надо, Рая… Я сам, — замялся он.

— Ладно, «сам», идем.

— Идем, если не боишься, что люди скажут, — не очень охотно согласился Саша. Он знал, что быть провожатым многие стесняются, и боялся, чтобы это чувство не испытала и Рая.

— На каждый роток не накинешь платок, — ответила беспечно Рая.

Еще несколько раз проводила его до клуба, и пошли разговоры. Мать Нинки Шевелевой — Шевелиха, как звали ее в поселке, — поделилась новостью с матерью Раи: «Слыхала? Райка-то твоя спуталась с баянистом. Кажинный божий день гуляют под ручку — в открытую и без всякого стеснения! Эка-то девка и нашла кого?..»— «Подожди городить-то! О Саньке Камаеве, что ли, толкуешь?» — «О нем, о нем, бабонька!» — «Фу ты, а я думала… Он же наш, сергуловский. Они росли вместе…» — «Э, не говори! Эки-то дела с малых лет и начинаются. Не веришь? Ну, мое дело предупредить, а ты смекай, что к чему, да смотри за девкой-то, смотри!»

Мать Раи наговору не поверила, но сомнение в душу закралось. Потаила его несколько дней и попрекнула. «Виновнице» бы отшутиться, мать успокоить — Рая же на дыбки. Ответила резче, чем надо бы: «А если это правда?» Мать покачнулась от ее слов и закричала: «Так он же слепой! Слепой! Ты что, не знаешь этого!»