Все радости жизни

— Пятерку вам за первый экзамен, Оля, — воссиял Камаев. — И я так считал и доказывал, что у тракториста нет неосторожной вины, произошел казус, за который он не может нести ответственности. Малышеву, однако, дали четыре года лишения свободы… Я с приговором не согласился и написал кассационную жалобу в областной суд. Он оставил приговор народного суда без изменения, и пришлось подавать жалобу в порядке надзора в Верховный суд РСФСР.

— И… — не утерпела Ольга Александровна.

— Отменили — и приговор, и определение областного суда, а дело дальнейшим производством прекратили. Малышев вернулся домой. Вот так! Дело Белозерова иного плана. Здесь вина очевидна, только чья — его или Серегина? И есть тут что-то такое, о чем нам не рассказала Анна Никифоровна. Какие-то были у следователей основания привлечь к ответственности скотника и освободить от нее хозяина трактора. И эти основания должны быть очень вескими. Руки чешутся — так хочется познакомиться с материалами.

— Вижу уж, — улыбнулась Ольга Александровна.

Камаев резко повернулся к ней:

— Видите? Каким образом, разрешите полюбопытствовать?

— Ходите много. Вы всегда ходите, если волнуетесь. Только по-разному: выиграете процесс — быстро, проиграете — медленно.

— Да? Не замечал. Не буду больше.

— Будете! — со смехом заверила Ольга.

Своего секретаря Камаев знает много лет и потому лишь на народе называет ее Ольгой Александровной. Наедине же зовет просто Олей. В свое время жена описала ее так: «Молоденькая, десятиклассницей выглядит. Чуть выше среднего роста, красивая, волосы светлые, глаза строгие, а улыбаются часто. Характер, по-моему, покладистый». У Камаева — тоже, потому и была между ними всего одна небольшая размолвка. И то давно.

— Что-то засиделись мы сегодня, — спохватился Александр Максимович. — В суде все уже разбежались. Пойдемте-ка и мы на отдых.

Одевшись, вышел в коридор первым и, пока Ольга Александровна закрывала дверь, спросил:

— Свет погасили?

— Конечно, — недоуменно взглянула Ольга на Камаева.

Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Веселый вы человек, Александр Максимович!

— Будешь веселым, если жену вспомнишь. У нас в квартире семь «горячих» точек и два крана, и пока она не убедится, выключены ли лампочки, телевизор, приемник, за порог не переступит. Другой раз выскочит на лестницу первой и кричит: «Саша, проверь электричество!»

— А вы?

— Все в порядке, отвечаю, что я могу еще сказать?

— И она верит?

— А как же? Я ее никогда не обманываю.

— Но вы же не знаете…

— Я на нее надеюсь: в жизни не было, чтобы она оставила какой-то прибор включенным.

На улице потеплело. Шел мокрый снег. В новеньком, тяжелом с непривычки зимнем пальто Камаев сразу вспотел. Рая потащила недавно в магазин: «Идем, Саша, хочу тебе обнову справить». И когда надел это пальто, едва не захлопала в ладоши: «Прямо на тебя сшито! Ты в нем как военный — подтянутый такой и строгий. Гусар, чисто гусар и еще пижон немного». — «Что-то не пойму, на кого же я все-таки похож — на гусара или на пижона?» — «А гусары, по-твоему, кто были? Настоящие пижоны».

У своего дома Ольга остановилась:

— Вас проводить, Александр Максимович?

— Спасибо, я сам. До свиданья!

Ольга не стала настаивать. Знала, что он любит ходить один и потому носит в кармане пальто легкую складную палку, а если дорога хорошо знакома, обходится и без нее. Предупредила как-то: «Опасно ведь так!» — «Не опаснее, чем зрячим — они чаще под машины попадают, — ответил. — Посмотреть на дорогу им „некогда“, а слушать не умеют. У нас же со временем вырабатывается какое-то шестое чувство, и мы ощущаем встречающиеся на пути предметы. Во всяком случае, на машину, столб не наскочу, а вот детских колясок у магазинов боюсь. Если не особенно внимателен, могу и налететь».

Ольга свернула к дому, прошла немного и остановилась — как он там? Александр Максимович шел медленно, но уверенно.

Он не спешил. Радовался хорошей погоде, запоздалому снегу, что приятно холодил лицо, и тому, что в воскресенье может покатать внучат на санках — довольнехоньки будут. И эта заманчивая мысль породила другую: самому вдруг захотелось прокатиться, нет, не на санках, а встать на лыжи и с горы, с горы, как когда-то. И не загазованным городским воздухом, показалось, пахнуло на него, а деревенским, с горчинкой от печных труб, с запахом свежеиспеченного черного хлеба и парного молока, и будто услышал голоса друзей-приятелей, которые кричат ему: «Курица, падай! Мужик едет!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

1.