Все рассказы об отце Брауне

Однако он удивился еще больше, когда милосердные козни его жены привели к тому, что несколько друзей собрались посетить мрачный замок. Прежде всего и он, и все прочие удивились тому, что нет Хьюго Ромейна. Когда небольшое общество прибыло в маленькую гостиницу, там ждала телеграмма от его поверенного, сообщавшая о внезапном отъезде прославленного актера. Когда же общество это направилось к замку, навстречу им, из зловещей двери, вышел не величавый дворецкий и даже не статный лакей, а неуклюжий священник по имени Браун.

— Простите, — смущенно и прямо сказал он, — я говорил вам, оставьте все как есть. Маркиз знает, что делает, и встреча ваша только умножит беды.

Леди Аутрэм, рядом с которой стояла высокая, еще прекрасная дама, гневно глянула на низкорослого пастыря.

— Это наше частное дело, — сказала она. — Не понимаю, при чем тут вы.

— А им только и подай частное дело! — презрительно молвил Джон Кокспер. — Они вечно шныряют под полом, норовят пролезть в чужое жилье. Видите, вцепился в бедного Марна! — Сэр Джон был не в духе, ибо знатные друзья взяли его с собой лишь на том условии, что он ничего не напишет. Ему и в голову не приходило, что именно он вечно норовит пролезть в чужое жилье.

— Вы не беспокойтесь, все в порядке, — поспешил заверить отец Браун. — Кроме меня, маркиз не видел ни одного священника. Поверьте, он знает, что делает. Молю вас, не трогайте его.

— Чтобы он умер заживо и сошел с ума? — вскричала леди Аутрэм. — Чтобы он жил вот так, потому что против воли убил человека двадцать пять лет назад? Это вы и зовете милосердием?

— Да, — невозмутимо отвечал священник, — это я зову милосердием.

— Чего от них ждать? — сердито сказал Кокспер. — Им только и надо замуровать кого-нибудь заживо, уморить голодом, свести с ума постом, покаянием и страхом вечных мук!

— Нет, правда, отец Браун, — сказал Аутрэм. — Неужели, по-вашему, он так виновен?

— Отец Браун, — серьезно сказал Мэллоу, — я всегда согласен с вами. Но сейчас я ничего не пойму! Неужели надо так расплачиваться за такое преступление?

— Преступление его тяжко, — отвечал священник.

— Да умягчит Господь ваше жестокое сердце, — сказала незнакомая дама. — Я пойду и поговорю с моим женихом.

И, словно голос ее вызвал духа, из серого замка вышел человек, остановившийся во мраке открытых дверей, на самом верху длинной лестницы. Человек был весь в черном; отсюда, снизу, было видно, что волосы его белы, а лицо бледно, как у статуи.

Когда Виола Грэйсон медленно пошла вверх по лестнице, лорд Аутрэм проговорил в темные усы:

— Надеюсь, ее он не оскорбит, как оскорбил мою жену.

Отец Браун, пребывавший в каком-то оцепенелом смирении, посмотрел на него и проговорил:

— Бедный Марн достаточно виновен, но этого он не делал. Вашу жену он не оскорблял.

— Что вы хотите сказать? — спросил Аутрэм.

— Он с нею незнаком, — отвечал священник.

Пока они говорили, высокая дама поднялась по ступеням, и тут все услышали поистине страшный крик:

— Морис!

— Что случилось? — воскликнула леди Аутрэм и побежала к подруге, которая пошатнулась так, словно сейчас слетит по каменным ступеням. Но Виола Грэйсон медленно пошла вниз, сжавшись и дрожа.

— О, Господи, — говорила она, — о, Господи милостивый… это не Джеймс… это Морис!

— Мне кажется, леди Аутрэм, — серьезно сказал священник, — вам лучше бы увести отсюда вашу подругу.

Но с высоты ступеней обрушился голос, который мог бы прозвучать из склепа, — хриплый, несоразмерно громкий, как у тех, кто много лет прожил среди птиц на необитаемом острове. Морис, маркиз Марн, сказал:

— Постойте!

Все застыли на месте.

— Отец Браун, — продолжал маркиз, — прежде чем эти люди уйдут, расскажите им все, что я рассказал вам.

— Вы правы, — отвечал священник, — и это вам зачтется.

Маркиз скрылся в замке, а отец Браун обратился к собравшимся у замка людям.

— Да, — сказал он. — Несчастный Марн дал мне право поведать все, что он мне поведал, но лучше я последую ходу собственных моих догадок. Конечно, я понял сразу, что мрачные монахи — просто чушь, вычитанная из книг.

Иногда, достаточно редко, мы склоняем человека к монашеству, но никогда не склоняем его к затвору без правила и никогда не рядим мирянина в монашеские одежды. Однако я задумался о том, почему же он носит капюшон и закрывает лицо. И мне показалось, что тайна не в том, что он сделал, а в том, кто он.

Потом генерал очень живо описал мне поединок, и самым живым в этой картине была загадочная поза Ромейна, застывшего в стороне. Она потому и была загадочной, что он застыл в стороне. Почему этот человек не бросился к своему другу? И тут я услышал сущий пустяк — генерал упомянул о том, что Ромейн стоял именно так, ожидая грома после молнии. Тут я все понял. Ромейн ждал и тогда, у моря.

— Да поединок кончился! — вскричал лорд Аутрэм. — Чего же он ждал?

— Поединка, — ответил отец Браун.

— Говорю вам, я все видел! — еще взволнованней крикнул генерал.

— А я, — сказал священник, — говорю вам, что вы ничего не видели.

— Простите, вы в своем уме? — спросил генерал. — Почему вы решили, что я ослеп?