Все рассказы

С кресла смывали кровь. И с пола. Толстенная санитарка плюхала в ведро огромную, бурую тряпку и шумно возила ей по бугристому линолеуму. Ника посмотрела на санитарку с сочувствием. Ей тоже частенько приходилось убирать сразу после процедур. С кровью всегда была куча возни.

Врач сидела за столом и, быстро-быстро заполняя историю, жаловалась сердитой медсестре с веселыми ямками на смуглых, пушистых на свет щеках. Медсестра была похожа на хорошенького поросенка в накрахмаленной шапочке.

— Все сроки проворонены! Куда только на УЗИ смотрят! Пишут шесть недель, а там все восемь. Руками пришлось выковыривать!

Ника ждала.

— Ложитесь. Аллергия есть? Новокаин хорошо переносите?

Врач повернулась — солнце било ей в спину, и Ника не видела ее лица — только черный силуэт с сияющей огненной каймой. Очень черный силуэт.

— Не знаю, — честно ответила она. — У меня никогда ничего не болело.

— Сейчас заболит, — заверила врач и снова пожаловалась медсестре, — Осатанели. Хоть бы пробу новокаиновую делали. С утра до вечера одни аборты!

Похожая на поросенка сестра понимающе кивнула и разорвала упаковку первого шприца.

Коньяк Ника еще могла перенести — гости Афанасия иногда приносили с собой что-нибудь в этом роде. В качестве праздничного букета. Но ветчина! Паштет! Банка с красной икрой! И не на праздник, а просто так, каждый день, как хлеб! Ника посмотрела на Константина Константиновича с настоящим страхом. Она месяц пыталась выкроить денег на порцию мороженого — маленький импортный шарик с привкусом синтетической клубники — да так ничего и не вышло. Ника больше всего на свете любила клубнику — пусть даже ненастоящую, но она копила Афанасию на куртку. Ему совсем не в чем было ходить.

Константин Константинович невозмутимо резал батон. Он слишком давно жил один и совсем недурно зарабатывал. Ему некому было приносить жертвы. К тому же, от плохой еды у него было несварение желудка.

Свекровь кушала мало. То есть, Ника, конечно, не знала — сколько, но к их с Афанасием приезду в номере всегда стояла порция сэкономленного второго. Для Афанасия. Афанасий был по-своему благороден — он мог пропить Никину зарплату, но один он не ел.

— Открывает щука рот… — бормотал он, засовывая Нике в рот кусок остывшей котлеты.

Ника ненавидела себя, но ела. Они с Афанасием все время головокружительно, но весело голодали. Точнее — подголадывали. Свекровь смотрела в сторону, неприязненно передергивая хрупкими плечиками. Ника ее понимала. Она бы тоже ненавидела человека, который объедает ее сына. Да еще так быстро — порции композиторам в доме творчества давали ужасно маленькие.

Свадьбу свою Ника почти не запомнила — точнее, старалась не вспоминать. Иногда только всплывали неожиданно яркие, выпуклые и подвижные картинки.

Мама плачет… Свекор открывает бутылку вина прямо на улице, и перекрученная, сияющая, золотая струя гулко вливается в сердцевину задранной бороды, как в воронку… Мама моет посуду — гору посуды, свадьба была дома, пришла куча гостей и даже всеми забытая дальняя родственница с живыми крохотными фиалками в стареющих, тусклых, неживых волосах, — мама моет, а свекровь поет ей свой четырнадцатый концерт для чего-то с оркестром, искусно изображая все инструменты и деликатно, чтобы не помешать маме, дирижируя бокалом… Афанасий подхватывает Нику на руки возле ЗАГСа, подбрасывает к солнцу, маленькую, в солнечном, парчовом, кукольном, слишком тяжелом для ее слабеньких ключиц платье — А вот кому невесту?!.. Мама плачет… Свекор рассказывает папе про свое последнее, черт подери, увлечение — да, ребятки, что за глаза были у этой женщины, что за глаза… Крошечные пирожки с печенкой и свиные отбивные. На сладкое — торт из шоколада с бутылкой шампанского, спрятанной в розах из несъедобной, разноцветной помадки… Смуглая, чистая струйка «стрелки», бегущей по французским, безумно дорогим, матовым колготкам — у Ники таких никогда раньше не было и уж точно никогда больше не будет — Господи, и откуда в этой чертовой «волге» столько острых углов… И мама опять плачет.

Наутро после свадьбы у Ники поднялась температура, а свекра со свекровью выгнали из дома. В общем, скандал был полный.

Ника опьянела стремительно — как будто нырнула в мутную, чуть фосфоресцирующую воду. Комната мягко покачивалась, подталкивала под коленки, голос Константина Константиновича наплывал откуда-то, то с рокотом приближаясь, то откатывая, как волна, и тогда Ника мучительно встряхивала головой, пытаясь сосредоточиться. Иногда голос вопросительно взмывал вверх, и Ника поспешно кивала, боясь обидеть человека, который ее не выгнал и накормил.

Лицо Константина Константиновича внезапно выплыло совсем рядом — огромное, бледное — и Ника, на долю мгновения протрезвев, испугалась. Она никогда не видела так близко чужое лицо.

— Вам лучше пойти к себе. Я вас провожу, — очень отчетливо и терпеливо, как ребенку, повторил Константин Константинович.