Все разбитые осколки (ЛП)

Как бы мне ни хотелось наказать ее за то, что она заставила меня чувствовать, мне не нужно было показывать ей тот ужас, который был в моей душе.

Я резко выхожу из душа, заставляя ее соскользнуть на плитку голой задницей и выбегаю из ванной, оставляя мокрые отпечатки пальцев и лужи на моем полу, пока направляюсь в другую спальню. У меня не хватило предусмотрительности поместить ее в одну из них, потому что я слишком беспокоился о переохлаждении, чтобы вообще здраво мыслить. А теперь девушка была обнажена у меня в душе, а я убегал.

Пожалуйста, остановись.

Мои пальцы сжимаются. Неудивительно, что она меня не хотела. Никто этого не хотел.

Мне хотелось что-нибудь сломать, пробить кулаком стену, кричать до тех пор, пока горло не начало бы кровоточить. Слишком. Это было слишком много. Мне было одновременно жарко и холодно, и мое глупое сердце билось слишком сильно. Я хлопаю рукой по груди, сжимая проклятый орган, как будто могу остановить биение этой чертовой штуки.

Что она со мной делала!?

Я избавляюсь от мокрой одежды и обтираюсь, хватая себе несколько серых спортивных штанов и белую футболку, а затем беру одежду и для Эмери. Она не хотела, чтобы я прикасался к ней, а это означало, что она также не хотела быть обнаженной рядом со мной.

Я все еще слышу, как течет вода, когда возвращаюсь в свою комнату, поэтому бросаю футболку на кровать, чтобы она ее могла надеть, и возвращаюсь вниз. Я слышу, как Джинкс ходит по своему жилищу, который на самом деле являл собой целую комнату в задней части дома, в которой была дверь, ведущая на задний двор. Я предполагал, что это должна была быть столовая или кабинет, но никогда не использовал ее как таковую.

Мальчику нужно было личное пространство исключительно из-за его роста, но он также заслужил собственную комнату и комфорт. В каком-то смысле он был так же сломлен, как и я.

Ротвейлеру было чуть больше трех лет, но его избивали, использовали на бойцовских рингах, так как он был достаточно большим, чтобы кусаться, и из-за этого был покрыт шрамами.

Когда два месяца назад я нашел его в одном из этих переулков, окровавленного и почти мертвого, я потерял здравое мышление и разрушил это место вместе со всеми, кто в нем находился. У него был вспыльчивый характер из-за того, что напуган, но мы сблизились через месяц после того, как я его спас. И хотя изначально я планировал отдать его в новый домой, я не смог этого сделать. Не тогда, когда он смотрел на меня так, будто я не сломлен, и опирался на меня, когда ему нужно было.

Я протягиваю руку через перегородку, которая удерживает его в комнате, и чешу за ухом. Хотя он хорошо относился ко мне, с другими людьми дела обстояли не так хорошо. Ему не доверяли легко, как и мне, и он атаковал первым.

— Давай выведем тебя наружу, — бормочу я, используя это как отвлечение, и провожу его обратно, открывая перегородку, чтобы войти внутрь. Он следует за мной, виляя хвостом и облизывая мою руку. В тот момент, как я открываю дверь, он выскакивает наружу, его черная шерсть исчезает в ночи, хотя я все еще могу отслеживать его глазами из-за светящегося ошейника на его шее, который умудряется улавливать и отражать свет из дома.

Он был хорошей собакой, но его неправильно понимали и использовали ужасным образом.

Я выхожу в сад, вдыхаю свежий воздух, позволяя холоду ему смыть часть напряжения с моих плеч.

Не знаю, как я ее не услышала, но вот она здесь. Стоит с широко открытыми глазами и смотрит на ротвейлера, который тоже ее заметил и быстро направлялся сюда.

— У тебя есть собака!? — говорит она одновременно со мной, когда я приказываю ей отойти и зову Джинкса к себе.

Дерьмо!

— Ну, разве ты не самый красивый мальчик, которого я когда-либо видела, — ласково говорит Эмери.

Джинкс бросается вперед, и я слишком поздно реагирую, чтобы остановить его.

— Джинкс! — кричу я.

Эмери смеется.

За две секунды он сможет разорвать ей горло. Это не его вина, и мы все еще тренируемся, но Эмери — незнакомка, и он мог бы убить ее за это.

Его лапы приземляются ей на грудь, и она ловит его, сумев удержать равновесие, а затем мое сердце падает в желудок, и мои брови смещаются в замешательстве, когда он широко и небрежно облизывает ее лицо.

Она смеется, поглаживая его.

— О, хороший мальчик.

Его хвост яростно виляет, дыхание вырывается из открытого рта, язык высунут в сторону.

— Почему ты не говорил мне, что у тебя есть собака? — Эмери смотрит мне в глаза поверх головы собаки, а затем хмурится, отмечая выражение моего лица.

Джинкс наконец возвращается на четыре лапы и садится у ног Эмери.

— Ты в порядке? — спрашивает девушка, рассеянно водя пальцами по голове моей собаки, но я все еще не могу пошевелиться. Я застыл, глядя на нее.

— Как? — это все, что мне удается сказать. Чтобы поставить меня в тупик, потребовалось бы много времени, но это… да, это запутало мой мозг.

Джинкс никогда никого не приветствовал, и тем не менее он был здесь, сидел, как самая послушная собака в мире, и смотрел на нее большими глазами. Я качаю головой.